– Чего?
– Ну… – он пожал плечами. – Хотел убедиться, что с тобой все в порядке, а все остальное – плод моих расстроенных нервов. Но как видишь – я оказался прав в своих подозрениях. Так что ты напрасно гнала меня. Мое чутье меня не подвело. А что это был за грохот?
– Я уронила фонарь. Услышала звуки, как будто кто-то скребется в коридоре. Я подумала: мыши или крысы. Я давно говорила Воркунову, что нужно здесь поставить капканы. А он все отмахивался. Решив, что здесь резвится какая-то живность, я взяла фонарь. И какой-то был звук со стороны… Шаги, что ли? Я выронила фонарь. А здесь ты появился… И я… рада…
Лавочкин почувствовал себя польщенным.
Он поднял фонарь, лежавший на полу.
– Поехали к тебе, – решительно сказал он. – Я возьму такси и отвезу тебя домой. И не успокоюсь, пока не увижу, что ты находишься у себя и в безопасности. Даже не возражай.
Он отвез Анфису домой и, только когда убедился, что она закрыла за собой дверь на ключ, уехал к себе, взяв с нее слово, что она будет очень осторожна, а если что – сразу позвонит ему.
Глава пятая. Мертвые львы и живые письмена
В мире нет ничего постоянного, кроме непостоянства.
Джонатан Свифт
Петроград. 1917 год. Весна
Скандаровский шел по улице, уворачиваясь от людей, спешащих ему навстречу. Ходить по городу теперь было небезопасно. Могли и пальнуть случайно. Как прав был Эдуард Оттович, сказав, что времена наступают не просто смутные, а страшные. И надо держаться правильной линии и тактики, иначе… Он поежился, вспомнив Эдуарда Оттовича. Мир праху твоему, подумал Скандаровский. Спи спокойно…
Он был на похоронах барона на немецком лютеранском кладбище. Народу собралось немного. Он видел заплаканную вдову – Юлию Карловну, – тяжелую тучную даму шестидесяти лет в бриллиантовых серьгах-капельках, которые качались при каждом ее движении. Сын был где-то на фронтах войны. Дочь – в Париже. Остальные родственники стояли полукругом и о чем-то изредка шептались. Присутствовали и братья по ложе, с тремя из них Скандаровский был знаком, а вот с четвертым – нет. Тот стоял в стороне, оттопырив нижнюю губу, и смотрел прямо перед собой отсутствующим взглядом. Невысокий, склонный к полноте. На голове шляпа, черное длинное пальто… Незнакомец стоял, опираясь на трость, и только изредка смотрел по сторонам. И на могилу. В глаза бросился огромный перстень с сапфиром. Один раз он скользнул взглядом по Скандаровскому, и тот поежился: ощущение было не из приятных. Словно на тебя посмотрел крокодил или удав.
Они обменялись тайным знаками, но друг к другу подходить не стали. Скандаровский бросил горсть земли в могилу… Подошел к вдове и сказал пару утешительных слов. Потом припал к руке. Она поблагодарила его – прибавив по-французски, что она признательна всем друзьям и знакомым мужа, явившимся на похороны. Он даже не понял, узнала она его или нет. Ведь видел он ее всего пару раз… могла и не помнить.
Домой Скандаровский вернулся в смешанных чувствах. Он не так уж близко знался с бароном, фигурой почти легендарной. Масоном был не только он сам, но и его дед и прадед… Но все равно было жаль… Наверное, когда умирает знакомый человек, то в сожалении о нем присутствует и толика грусти о себе: мир не вечен, жизнь коротка и в любой момент может оборваться. Особенно сейчас в такие страшные смутные времена, которые непонятно чем закончатся. Как и предупреждал Эдуард Оттович: нужно приложить все усилия, не рухнуть в бездну. Скандаровский налил в стакан коньяка, залпом выпил его и задумался… Барон Майнфельд предупредил его об одной вещи. И ему оставалось только ждать условленного сигнала…
Послание он получил по почте и понял, что это – то самое, о чем предупреждал его барон. В письме были четкие инструкции – что надо делать. И куда идти…
Скандаровский почувствовал невольное волнение: наконец-то начнется что-то стоящее. В последнее время его все чаще одолевали хандра и страх перед тем, что будет впереди. Даже Розалия не могла отвлечь его от этой тоски. Жена с дочкой гостили в усадьбе у матери. Так ему было спокойней… обстановка в городе становилась все хуже. «Чернь распоясалась, – сказал ему один знакомый сквозь зубы. – Я бы их всех расстрелял».
– А что дальше? – невозмутимо спросил Скандаровский.
– Дальше установится порядок.
– Вы уверены? И кто будет править? Царь отрекся. Его брат Михаил – тоже… Династия Романовых кончилась. Позорно и бесславно.
– Будущее за Керенским! – почти выкрикнул его собеседник. Вскоре они расстались, весьма недовольные друг другом.
Скандаровскому даже не хотелось спорить. Керенский был откровенно слаб. И ничего не мог поделать с той волной, которая вздымалась все выше. Можно было назвать эту стихию «простым народом». Но на самом деле здесь была и интеллигенция, военные… Такое впечатление, что все жаждали какого-то обновления, но не знали – когда и в каком облике оно придет. Все устали от войны, от Романовых, от их неспособности вывести страну из того тупика, в котором она оказалась…
И вот теперь ему надо было посетить один особняк со львами, где его ждали некоторые люди, как он понял из полученного послания.
В особняке его встретил вертлявый молодой человек; у него был дефект дикции, и говорил он с присвистом.
– Вам туда! – кивнул он куда-то вперед. – Минуту, сейчас провожу…
Скандаровский ничуть не удивился ни тому, что его ждали, ни тому, что к нему сразу стали обращаться по-свойски. Словно он бывал в этом особняке регулярно.
Комната, куда он вошел, была небольшой. Его уже ждали. Там сидели трое. Двое были ему вовсе незнакомы, а вот третий… Тот самый человек, которого он увидел на похоронах барона. И снова в глаза бросился его огромный сапфир.
– Проходите, Лев Степанович! – сказал он глубоким баритоном. – А мы вас ждали… Будем знакомы. Эдуард Чапеллон.
* * *
Они вышли на улицу, дул ветер с Невы, и Скандаровский поежился.
– Что вы скажете обо всем этом? – спросил его Чапеллон.
– О чем?
– О том, что видели?
Скандаровский пожал плечами и промолчал.
– Впереди нас всех ждет большая игра и передел мира.
– Вы это знаете или предвидите? – с легкой иронией спросил Скандаровский. Он вдруг вспомнил, что обещал сегодня Розалии приехать к ней. Что-то он давно не появлялся у певицы. Нервничал все время. Не до любовных утех было…
Его собеседник мельком посмотрел на него, но ничего не ответил.
– Им нужно понять: можно ли иметь дело с Керенским и… – тут он сделал паузу. – Какой актер! Мамонтов-Дальский отдыхает. Надолго ли он? Нет ли у вас ощущения театральности, карнавализации происходящего?
Скандаровский задумался. Да, пожалуй, его знакомый нашел очень точные слова. Какая-то карнавализация… в этом всем ощущается. Что-то натужное, надрывное… Он вспомнил, как Керенский присутствовал на одном из заседаний масонской ложи. В памяти мелькнули его экзальтированные жесты, горящий взгляд…
