– Но я же не всегда с Анфисой, – проговорил пораженный Лавочкин.
– Это неважно. Когда влюблен, то предмет обожания занимает твою голову двадцать четыре часа в сутки. А не только то время, которое вы проводите вместе. Понимаешь меня?
– Кажется, да…
– Так вот. Ты стал оценивать себя. Словно взвешивая – понравится это ей или нет, достоин ли ты ее или нет… Ты изменился и внутренне, и внешне, стал больше за собой следить. И вообще прислушиваться к себе…
– Следить за собой… – здесь Валя уже покраснел, но, кажется, Олимпиада Андреевна этого не заметила. – Но это нормально… Я тороплюсь. На работу к Анфисе.
* * *
– Леонтий, а Леонтий! Погано-то как! Как будто бы рок преследует нас, – Воркунов чуть не плакал.
– Рок, – задумчиво произнес Леонтий. – Не рок, а конкретные люди.
– Ты прав!
Анфиса замерла… она находилась на своем «посту» – в отсеке чердака. Она услышала, как шеф по телефону вызвал Леонтия, тогда он отпустил ее, а она решила остаться и «поприсутствовать» при этом разговоре…
– Лю-ди, – произнес Воркунов с расстановкой. – Я грешил на Катанадзе, но связаться сейчас с ним не могу. Он работает с одним депутатом, поэтому мог слить информацию.
– Жора своего никогда не упустит. Он у нас парень не промах… Как и Борис… Но самый главный парень – не промах, знаешь, кто у нас?
– Нет.
– Ты!
– Я…
Воркунов пьян, он тяжело переживает убийство Салаева. До этого была еще гибель Шепилова, смерть Бориса. Дело, которому он отдал свои силы и время, рассыпается на глазах. Кто бы смог хладнокровно взирать на это?
– Ты, друг мой, бредишь!
– Я! Ничуть! Я выделил тебя, как только начала складываться наша компания. Я тогда еще подумал, какой фасонистый пацан.
Воркунов молчал.
– Но все-таки мы не были равны. Ты стоял на более высокой ступени социальной лестницы, как выражаются сегодня. Я тебе отчаянно завидовал. До умопомрачения.
– Ты… дурак! – крикнул Воркунов.
– Конечно, дурак, раз затесался в ваш круг. Катанадзе был примерно твоего уровня. Борис чуть пониже. А я так… плебей среди вас. Мне хотелось обязательно выбиться в большие люди, мне была невыносима мысль, что я так и останусь там, внизу… Мы взяли тот архив, но тебе повезло больше. Ты получил самые ценные и редкие документы. Ты сумел обойти всех. Счастливый Слава Воркунов. Девушка тебе тоже досталась замечательная. Олечка Саватеева. Я умирал по ней, это тоже было причиной моей ненависти к тебе. Правда, ты ее не оценил. Вы расстались. А я так и не женился.
– Это твоя проблема!
– Молчи! – резко сказал Леонтий. – Ты подозревал кого-то из нас. Могу сказать – это был я. На меня вышел один человек из тех, бывших немцев, мы стали вести переговоры. Я хотел сдать вас всех сразу. Но затаился, мне нужно было узнать, что у кого хранится. Это я поговорил с Борькой… Да так, что он умер… Я сказал ему, что лучше отдать все. Его сердце не выдержало… С Катанадзе я собрался поговорить напоследок. А вот с тобой…
– Чего ты хочешь? – судя по голосу, Воркунов был вдребезги пьян.
– Забрать у тебя эти документы, а потом…
– Что ты будешь с ними делать?
– Решу!
– У меня их нет.
– Не сочиняй, я случайно увидел, как ты сегодня открывал сейф. Запомнил комбинацию цифр. Сейчас я возьму эти документы.
– Я буду кричать.
– Нет. Потому что я тебя убью. А если ты закричишь, то подвергну напоследок пыткам. Сейчас здесь никого нет…
Анфиса метнулась к двери. Только бы успеть добежать. Только бы успеть… Хлопнула входная дверь, боже, кого это принесло?
– Анфиса! – зазвенел голос Лавочкина.
Да его, недотепу, сейчас просто убьют… Анфиса хотела крикнуть, но язык прилип к гортани.
Раздался крик, послышались удары, шум падающей мебели. Похоже, там завязалась драка. Затем снова отчаянный крик. Анфиса замерла. Неужели искалечили Лавочкина? Она распахнула дверь, и ее взору предстала следующая картина. На полу лежал Леонтий, в кресле сидел, вжавшись в него, Воркунов. А над Леонтием возвышался Лавочкин. Очки его был разбиты, губа рассечена.
Он посмотрел на Анфису.
– Анфиса!
– Что тут было?
– Этот тип напал на меняя. Пришлось дать ему несколько уроков карате.
– Лавка, ты герой.
Она дотронулась до его губы.
– Больно?
– Нормально.
– Но я же вижу… – она погладила его по щеке.
– Ваши воркования очень приятны. Но, может быть, вы все-таки развяжете меня.
Когда Анфиса развязала Воркунова, тот спросил, разминая руки.
– Вы разве не ушли домой?
– Я вернулась. Просто вспомнила, что не закончила работу над одним документом.
– Вы прямо герой-девушка, трудолюбивый исполнитель. А ваш молодой человек прямо Джеки Чан. Такой тут бой устроил.
– Он и правда замечательный.
– Теперь, я думаю, надо звонить в полицию.
– Звони, Анфиса, – Воркунов как-то обмяк и пробормотал: – А мне… Там в баре…
– Нет, – твердо сказала она. – Полиция сейчас приедет. Вас не поймут.
– А ты права. Спасибо за все. Я в тебе не ошибся.
После того как приехала полиция, взяла показания, их отпустили домой.
Анфиса настаивала, чтобы Лавочкин поехал к ней.
– Да ладно, чего уж там… Меня дома ждут.
– Ну, смотри…
– Нет, Анфис…
– Я хотела…
– Нет. Нельзя поддаваться жалости. Душевной и сиюминутной. Потом будет раскаяние…
– Валя! – воскликнула Анфиса… – Ты думаешь, что…
– Я не хотел бы воспользоваться твоей минутной слабостью. Потом будет хуже. Мне и тебе…
Анфиса молчала. Когда она посмотрела на Лавочкина, в ее глазах были слезы.
– Ты правда думаешь, что я такая бесчувственная?
– Нет. Не думаю, но сейчас нам лучше расстаться. – Он поцеловал ее в лоб.
– Спокойной ночи.
– Спокойной ночи, – прошептала Анфиса…
* * *
На другой день, когда Анфиса только увидела Воркунова, сразу поняла, что он собирается сообщить ей нечто серьезное. Шеф смотрел не на нее, в сторону. А лоб прорезала вертикальная складка.
Пиджак он застегнул не на ту пуговицу, а манжеты белой рубашки были несвежими, чего раньше никогда не случалось. Видимо, ее начальник находился в сильном волнении; ему было не до своего внешнего облика.
