— Это не неуверенность, — заволновалась я, и мое сердце часто застучало. — Это страх за своих близких!
Бедному Снеку ничего не оставалось, как находиться рядом со своим хозяином в качестве костыля и быть невольным свидетелем наших разборок. Но господин Макильских, кажется, дворецкого даже не замечал.
— Не все ли равно? — отмахнулся он. — Послушай, ты играючи оживила мою механическую игрушку, а этого еще никому, понимаешь, никому не удавалось. Мои заклинания мог снимать только я.
— Ну… тут вы преувеличили… не совсем играючи, — призналась я.
— Да какая разница?! — Биомаг терял терпение. — Много раз воровали мои разработки, пытались повторить, но я еще ни разу не слышал, чтобы у кого-то это получилось. О каком салуне может идти речь? Твое место рядом со мной!
Я вздрогнула. Вспомнила нашу первую встречу. Нет, не в папиной мастерской, а гораздо раньше. Тогда, на набережной, господин Макильских поразил меня до глубины души. Перед глазами пронеслись детские мечты, будто не Армина, а я помогала ему в лаборатории, не она, а я стояла рядом во время представлений, помогая осуществлять самые невероятные эксперименты! А потом мы купались с биомагом в нескончаемых и заслуженных овациях. И может быть, даже что-то больше… Хотя нет! Про «больше» додумалось прямо сейчас.
— Может, дело в том, что я загадала желание? — тихо предположила я.
— Желание?
— Когда вы приезжали к нам на представление, я загадала, чтобы с вами снова встретиться. Вот… так и случилось.
Глава 41
Господин Макильских смотрел на меня не моргая.
В холле стало так тихо, что до моего слуха донесся треск лампочек.
— Тем более считаю вопрос закрытым, — выпалил биомаг. — Жалованье и премию я тебе обещал приличные. Надо выплатить раньше или больше — не вопрос. Завтра с Юреком поедете в участок и отдадите залог.
Глупо вышло. Он промолчал на мое откровение. Щеки пылали огнем, пока я корила себя на чем свет стоит. Зачем проговорилась про детское желание?.. Заставила переключить свое внимание на предложение господина Макильских, которое решало очень серьезную мою проблему. И все же сомнения останавливали. Прими я от него помощь, попаду в зависимое положение. Придется не просто работать на него, как было до этого, а понимать, что между нами в первую очередь деньги, которые я должна отдать. Вроде как драгоценные бумажки — камень преткновения, обязывающий находиться рядом со своим нанимателем. Но ведь это не так! Вернее, не только жалованье меня к нему привязало.
— Тетю привезешь сюда, по дому работы хватает, — словно расшифровав мои сомнения, добавил биомаг. — Этой работой она поможет тебе вернуть деньги за залог. И к тому же я планирую перевести тебя на другую работу, а значит, жалованье станет еще выше. По большому счету вы с тетей не заметите, как долг будет выплачен. Так — устраивает?
— Папочка, — прервала наш разговор Ева, не дав мне возможности отреагировать на вопрос нанимателя.
Мы резко посмотрели в сторону лестницы.
Дочь господина Макильских спускалась в холл со второго этажа, глядела она только на отца. Медленно и осторожно перешагивала ступеньки, одну за одной. Во всем ее существе, вытянутой шее, выражении лица, внимательном и настороженном, напряженном голосе, тихом и неровном, ощущалось что-то пугающее.
— Вы с Августом прочитали книги, которые я вам оставила? — всполошилась Анна и сделала шаг к лестнице, словно бы постаралась отвлечь хищницу от своей цели.
— Нет, — не прерывая шествия, холодно ответила Ева. На Анну она не взглянула, как будто та была маленькой букашкой, не заслуживающей внимания. Остановилась на последней ступеньке, направила на меня указательный палец и спросила у отца:
— Что это?
От неожиданного вопроса я растерялась, не понимая, как на него реагировать. Ева ко мне обращается как к неодушевленному предмету? Девочка сжала губы, пока они не побелели, наморщила лоб и медленно произнесла:
— Что она сделала с маминым платьем?
Ах, она про платье!
Я облегченно выдохнула и стала рассматривать, что же такого ужасного я «сотворила» с нарядом ее мамы. Опустила глаза и замерла: бальное платье цвета чайной розы, с завышенной талией и кружевными цветами по глубокому декольте превратилось в грязные лохмотья. Оно походило на чумазую медузу с разорванной и спутанной юбкой-капюшоном, которая невообразимым образом выбралась из морских глубин на сушу и теперь из последних сил пытается сохранить остатки достоинства. Наверное, помимо того, что намокла под дождем, я успела обтереть юбками бока паролета, да еще зацепить и порвать в нескольких местах воланы. Небольшим потайным швом не обойтись.
Дыхание перехватило, стоило вспомнить как я, обезумевшая, карабкалась через Яна Макильских к панели управления паролетом. До сих пор не понимаю, каким чудом мы остались живы. Пока я отчаянно пыталась спасти нас, ни разу не пришла в голову идея позаботиться о сохранности платья.
Вот, кстати, теперь стало интересно мне: а как по логике этой разбалованной девочки я должна была выглядеть после экстремальной посадки?! Даже Снек с Анной и те проявили больше сочувствия, чем родная дочка господина Макильских. Состояние платья волнует ее больше, чем жизнь отца!
На глазах Евы выступили слезы, и я мгновенно стушевалась. Почувствовала себя неуютно.
Ну что за темная сила проникла в мое сердце. Разозлилась на ребенка почем зря. Разве могла малышка знать, что в дороге с нами случилось? Бедная девочка увидела то, что напоминало о маме, и отреагировала совершенно искренним образом.
— Мон сделала это не нарочно, — сдержанно ответил биомаг. — Приведем мы платье в порядок. Не стоит из-за пустяка так расстраиваться.
— Папа, вместо того чтобы выписать ей штраф за ущерб, — Ева шумно перевела дыхание, — ты собираешься забрать ее на работу в свою лабораторию! А кто же тогда будет заниматься с нами?
Я не ослышалась?!
Интересно, господин Макильских подумал сейчас о том же, о чем и я? Мне почудилось, что обида Евы прозвучала не только по поводу платья, хотя она имела полное право высказать претензии — платье я действительно угробила. Не был ли причиной недовольства страх? В доме до меня сменилось семь гувернанток, и ни одна из них не задерживалась более чем на пару дней. Я знала, всем сердцем чувствовала, что со мной Ева была открытая, настоящая. Когда мы вдвоем секретничали в ее комнате, она делилась таким, о чем не знала даже Анна. Разве расскажешь сокровенное тому, кому не доверяешь? Как же приятно было тогда осознавать, что я кому-то нужна, что кто-то ищет моего тепла, внимания, ждет встречи, чтобы рассказать о сновидениях, просто поболтать или прогуляться по парку. С Августом все было не так. Правильнее было бы сказать, что к моему обществу он привык и благосклонно его терпел. Но с Евой я ловила себя на мысли, что становлюсь для нее большим, чем гувернантка. Как и она для меня — большим, чем воспитанница моего нанимателя. Когда Ева услышала, что отец предлагает мне новую работу, по ее мнению, означать для близнецов это могло одно — смену уклада, к которому она прикипела душой.
