Когда старшие поняли, что за ужасный тренд сотворил тот идиот, то тут же решили увековечить всех погибших одной простой метафорой: не идущими стрелками, остановившимися с приходом нового поколения, с уходом которого и они вновь начнут ходить. Насчет того, что именно представляют из себя эти стрелки есть множество догадок, а я сам никогда о них больше, чем о простых часовых стрелках и не думал.
Думаю, что вполне очевидно, как это место стало самым популярным среди летунов – у входа даже дверей нет, лишь широкий проход, в общем, желающие могут приходить в любое время и закончить со всем красиво и шумно.
– Я помню эту башню… Иногда выходит так, что самое важное у тебя на виду, а ты этого просто не замечаешь… – Говорила Ева, проводя рукой по каменной стене часов.
– Эй, скорее сюда! – Кричал нам отец. У него был свободный день, так что он отправился вместе с нами.
Мы подбежали к нему и увидели огромное, прям невероятно больших размеров граффити, отображающее большущего человека на камне, приложившего подбородок к поднятой коленке. – Опять же, Мефистофеля. – Пока мы разглядывали, с каким мастерством все было нарисовано, как хорошо были подобраны те кварцевые оттенки и как прекрасно были изображены тени, отец стоял позади, сложив руки, с такой гордой миной, что казалось, его ничто не может разозлить. Еще чуть-чуть и он бы слезу пустил от гордости.
– Это мы с братьями сделали.
– Достойно. – Сказала Ева.
– Дост… В смысле “достойно” – это великолепно, шедевр етить колотить!
– Ну начнем с того, что он голый.
– И че?! В оригинале он был голым!
– А одели бы – вышло бы лучше оригинала.
– Сына, скажи ей помолчать!
Я же в то время снизу вверх смотрел на шпиль башни, на конце которой стоял один золотой крест и думал: “Сколько же человек оттуда неудачно полетело?” – В таком месте я не хотел спорить о таких глупых вещах, как одежда у граффити, так что ничего и не ответил. Хочу уведомить, что тротуар вокруг башни всегда был красным, потому что никто там его не вымывал от крови: “А зачем? Упадут новые и нам что, еще раз отмывать? Простите, но нет: дождь справится” – простите, господин Мэр, но вы тот еще козел.
– Не смей меня затыкать!
– Я и не смел! Твоего парня прошу!
– Вот сволочь!
Она набросилась на отца, и они стали бороться. К моему удивлению Ева неплохо справлялась, но я не говорю, что она побеждала, просто и не слегла в первую же минуту. Хотя по мне это было похоже на попытку придавить паука, ползущего то там, то сям по твоему телу. Когда весь бред дошел до пика, и они начали друг друга кусать, то я схватил Еву за шиворот и оттащил от отца.
– Да перестаньте уже. – Она прямо висела, пока я ее держал над землей – все благодаря протезу. – Рассказывай, что хотела сделать.
Расправив свою одежду и облизнув оставленный ногтем отца порез, Ева резко навела пальцем на часы башни.
– Короче, стрелки не идут, а это неправильно. – Слишком коротко, думал я, но она решила дополнить. – Люди ведь не поймут, когда стоит прекратить всю эту грязную эпоху, а эти стрелки лучше ситуацию не делают – но! Если пойдут, то люди, наверное, образумятся? “Лохам”, – Она старалась подбирать и понятные отцу слова, – достаточно той платформы под часами, мы же должны подняться еще выше и завести эти старенькие механизмы! Я помню, как видела вновь идущие городские часы – это точно наших рук дело, у нас получилось это. Скорее!
– Помнишь? – Не понимал отец. Мы не стали ему все объяснять, чтобы не казаться парочкой торчков.
Она забежала внутрь, где всю ее укутал настоящий мрак, скрыв за явным недостатком золотого света. Я сразу побежал за ней, так как боялся того, что же она может учудить, но только я добежал до прохода – молниеносно упал, вбив протез в широкую щель меж бетонных кирпичей, лежащих рядами – меня тут же укутала пыль трехсотлетней давности и маленькие камешки, полетевшие мне в глаза и волосы. Отряхнувшись, я услышал страшное шептание Евы в темном углу:
– Один-один, но я все равно победила. – Не такую страшную девушку я полюбил… Готов признать, что напади на нас мародеры – спасать нас обоих пришлось бы ей.
Она побежала по лестнице наверх, оставив одного меня, прибитого к земле, благо, подоспел отец.
– Тебе не выкарабкаться, остолбень.
– Да просто потяни на себя.
– Нет. – Он повел пальцем по поднимающейся Еве. – От нее. – Затем он вытащил протез и повел вперед. – А он крепкий, да? Я уж было думал мусорный ящик у дома проверить, посмотреть, не валяются ли там мои долгие накопления в одном металле.
– Спасибо тебе за руку, правда не помню, благодарил ли я тебя хоть раз за это.
– Я не верю, что ты мой Моро – точно не клон, какой-нибудь?
Запах внутри был скверен и специфичен, словно на весь тот ржавый металл каждый день лились литры слез, и он начал отдавать такой соленый и оттягивающий запах, из-за которого дышать не хотелось, честное слово, старались этого не делать. Свет проникал лучами, пробивающимися через разбитые кусочки окон, которые в общей сложности ничего не освещали, но давали направление, куда идти. Лестница, которая вела к платформе наверху, шла спиралью, из-за чего не было видно, сколько осталось до конца, а лестница была очень длинная – не видя конца, она казалась бесконечной.
– Пап, сколько раз тебе повторять: технологии еще так не умеют.
– Да я же шучу, ха-ха! – Он хлопал меня по спине, раздавая эхо на всю башню, но я то знал, что он не шутил. Мы, Моро, всегда понимаем друг друга. И да – он снова побил меня по спине, выдавив из меня мои драгоценные слезы. – Ты же знаешь, как я люблю тебя посмешить. – Его наивность меня поражала. – А то вечно грустный.
– Число бессмысленных смертей, которых я успел увидеть, превысило число, когда я смеялся, пап. У меня не было никаких с этим проблем – наверное, но когда ты показал мне другой город, совершенно другой мир, то я перестал говорить себе: “Да ладно, такое со всеми происходит”.
– Ах, так ты винишь меня?! Елки иголки, мой сын меня ненавидит!
– Не накручивай: не ненавижу я тебя, но не говори мне, что я грустный, это то, какой я есть.
– Да главное чтобы тебе нравилось… Я просто не понимаю, кем тебе нравится быть, сынок. Помнишь, как мы сидели и читали книжки о том, как герой переступал через свой порог и начинал смеяться? Это были твои любимые книги.
– Они мне нравились только потому, что они были с картинками. Только на картинках я видел улыбающихся людей.
– Я всегда улыбаюсь тебе.
– Ты мой отец: как тебе не улыбаться?
У него не было слов для ответа: мы не часто общались так откровенно, чтобы я в открытую говорил, насколько его работа была бесполезной. Но говорил я ему лишь правду из глубин: в тот момент мне показалось, что настало время открыться еще немного. Я присел на ступеньку, и отец сел со мной.
