В глазок двери я никогда не смотрел, всегда открывал тому, кто стучал, не пытаясь сначала понять, кто же он такой. Из-за этого даже произошел один случай, когда я открыл дверь, а там стояли католики, спросившие классическое: “Вы верите в бога?” – я ответил: “Нет”, – и они было собирались уходить, но я продолжил: “Но я готов вас послушать!”, – удивления на своих лицах они скрыть не могли, было видно, что давно они не слышали таких слов. Я пригласил их внутрь. Там было всего три человека: две монахини и один мужчина, не знаю, кем он был, стоял будто для угрозы. Хочу сразу сказать, что девушки меня не интересовали, я всегда как-то ускользал от близости с ними и не особо за нее боролся, но монахини мне сразу показались какими-то замечательными, красавицами, может на то сказалось, что в своей квартире у меня были две зрелые девушки.
В подростковом возрасте у меня была подруга, Элизабет Ришар, она была вполне себе сносная по общепринятым меркам, формы уже начали проявляться, и грудь выпячивала прямо таки напоказ. Она почему-то заметила меня единственного на площадке, одиноко собирающего куличи в песочнице. Стала подкалывать меня, дразнить, но так осторожно, будто не сама хотела посмеяться, а лишь меня посмешить. И вот с ней у меня даже могло что-то выйти, ведь мы часто могли поддаваться моментам безудержной любви, но девушки, нет – люди, стоит ли с ними заводить отношения, если это рушит дружбу? Мне всегда казалось, что если и влюбляться, то это нужно сразу понимать, но как это, понять? Может для тебя это дружба, а для другого полноценная стратегия к отношениям. В общем, романтиком я не был из-за своего полного отсутствия чувства к этой романтике.
Монахини меня привлекли в этом плане – больше, конечно, блондинка, что всегда внимательно меня слушала, когда я говорил. У нее были очки с толстенными линзами, из-за чего, посмотрев в ее глаза, ты видел целый океан эмоций, а во время каждого своего проявленного времени на разговор я смотрел именно в ее глаза. Другая была красивее, но и намного невнимательнее, постоянно что-то печатала в телефоне и не слушала меня или свою подругу.
Говоря о нашей беседе, то мы достаточно быстро переключились с общих тем про бога до более личных. Например, я бы ни за что не поверил, как эта милая блондинка могла стать монахиней, а все началось с простого пьяного вождения, в котором она чудом избежала смерти, после стараясь думать, что ей помог бог и все такое. Мне все казалось, что мужчина позади них взорвется и выкрикнет что-то вроде: “Не отвлекаться!” – но он лишь покорно ждал. Я был крайне благодарен им за то, что они не стали спрашивать про руку, а то я бы как обычно замялся и наверно, даже прогнал бы из своей квартиры.
Я пропустил целый школьный день из-за них, но не был огорчен. Словом, чего-то нового о боге я не узнал. Меня все также беспокоят глупые не состыковки в библии, и я все также не могу принять идею замысла божьего, который надумает что-то сотворить, а потом начнет винить при этом нас, людей, созданных по его подобию, которых он мочит просто миллионами. Нет, не понять мне этого.
В тот день мне постучал никто иной как Мейс, оказывается, шедший ко мне, когда я заметил его в окне. Он много раз заикался, что зайдет ко мне погостить, но никогда этого не делал, а в тот день пришел. Сейчас мне это кажется забавным, но я, увидев его на пороге, хотел прямо перед ним дверью хлопнуть и все замки закрыть, но сдержался.
Общение с парнями у меня всегда было в избытке, всю жизнь меня окружали девочки да девушки, а парни всегда обходили. Можно подумать, что из-за этого я стал сентиментальным, раз никогда особо не вкушал взаимоотношений со зверьем, но все мои знакомые девчонки всегда были какими-то бойкими и не давали мне ныть или смеяться: им нравился мой холод, и они всеми силами пытались его сохранить.
Думаю, что я трус, да что таить, всегда им был. Знаете, боялся попытаться, сыграть какие-то новые эмоции, что-нибудь этакое. Я с детства был таким. Мог разбить вазу, на что бы сильно разозлился отец, – он выполнял эту функцию за ушедшую в мир иной маму, – и с мертвенным лицом смотрел бы ему в глаза. Он бы сказал: “Сына, ты чего наделал?!” – а я бы в ответ просто – “Я оплошал, отец, накажи меня” – и так постоянно. Я не показывал, что мне стыдно, а мне действительно было стыдно, но страх показать это сильно перевешивал. Мне всю жизнь было больно, когда меня били за что-то, ругали, и я все продолжал уверенно стоять на своем, не показывая ничего. Когда я на эмоциях, то теряю контроль, мозг отключается, и я падаю без сил, потому что это для меня в новинку, а самое главное – контроль. По-другому просто не могу. Контроль не поддается страшному безумию, окружающему меня с детства. Я всегда чувствовал себя трусом, из-за того что боялся этих психов и не мог вести нормальную жизнь, я не знал, что они сотворят в ту или иную секунду и не мог даже представить: они и смерти не боялись. Как можно спокойно общаться с человеком, в любую минуту готовым полететь?
Мейс толкнул меня в плечо, чуть не сбив с ног, сильный он был, зараза. Это было его приветствие, такое странное и раздражающее, и ведь я намекал ему, что не рад такому привету, а он все продолжал игнорировать меня. Он любил как бы пройти сквозь моих слов и просто пропустить их.
Мы с ним общались раньше, но все ограничивалось какими-то общими темами: что-то об уроках, школе и немного о городе, а в этот раз у него по лицу было видно, что он пришел поговорить серьезно, о личном. Он был парнем с отличными актерскими способностями. Он хмурый и равнодушный, постоянно бегал глазами по классу, но когда кто-то к нему подходил, то он сразу врубал свою улыбочку и начинал наворачивать всякого поинтереснее. Он был интересным собеседником, знал, о чем поговорить и хорошо слушал, но со стороны было видно, как ему на самом деле наплевать. Однако в равнодушии меня никто не победит, так что даже он стал крутиться вокруг меня, ожидая обратного с моей стороны, хотел быть друзьями.
– Нечего сказать, Адам, интересно, что ты живешь один. – Говорил он. Никогда не находил в этом ничего интересного, а другие – да. – Никаких тебе родителей, сестер и братьев, которые так и норовят поучить тебя уму разуму.
– Когда ты живешь один, то сам берешь на себя эту роль и норовишь себя поучить гораздо больше.
– Какая мысль! – Восхитился он. Ему нравились мои почти умные фразочки, которые я иногда мог выдавливать из своей головы.
– Чего пришел?
– Сначала чай.
Он так сказал это, словно приказал, хотя что говорить, он косвенно приказал мне в моем же доме. Уверенный был парень.
Он со всеми удобствами уселся на диван и стал ждать, пока я не соизволю налить нам по чаю.
– Зеленый, черный?
– А красного нет?
И вот сдался ему этот красный. Я обычно делал так: хочу вкуса – зеленый, хочу пить – черный, но красный то мне на кой? Лишь выставил меня плохим хозяином, не способным гостю нужный чай налить. Принимал бы я таких гостей почаще и точно бы к концу недели стал запирать все замки при любом стуке.
– Нет, Мейс… нет красного.
– Тогда не надо чай. Давай кофе.
