– Поняла, – вздохнула я в ответ.
– Ты просто слишком… слишком человек, как бы это ни звучало. Дитя своего мира. Я знал такую же девушку, твою ровесницу… она не понимала даже мою потребность в пряхах. – В глазах Кэйра появилось странное, чуть мечтательное выражение. С таким вспоминают о чем-то чрезвычайно приятном и дорогом сердцу… – Она так забавно требовала от меня отказаться от прях. Всех простить и отпустить, м-да.
Меня кольнуло иглой ревности. А еще стыда.
Потому что я даже не пыталась заикнуться о других пряхах, так как почему-то была уверена, что толка из этого не будет. Кэйр сто процентов их не отпустит, да и другой облик не придаст, потому что мой прекрасный король при всех его достоинствах являлся поклонником простых решений. А толпа зачарованных девиц страстно вожделеющих его любви, да еще и знающая о наличии конкуренток, в его планы явно не вписывалась.
– Так что вот такая была сказка.
– О том, что фоморы злобное зло. Я уже поняла.
– Не только, девочка моя.
Он наклонился, и накрыл мои губы сладким поцелуем, от которого ослабели колени, и я вцепилась в широкие плечи короля, чтобы не потерять равновесие. Оторвавшись от меня и тяжело дыша, Кэйворрейн сказал:
– Еще о том, что любовь – это еще более злобное зло. Нельзя любить, Элла. Нельзя гореть другим человеком или фейри. Иначе останешься лишь с болью и презрением.
Меня словно заморозило изнутри.
– Это все, что ты хотел до меня донести?
– Нет. – Горячие руки скользнули по талии, выше, смело, даже дерзко обхватывая грудь, сжимая чувствительные вершинки. – Еще я хотел сказать, что кроме любви существует много гораздо более приятных чувств. Страсть… тебе же нравится моя страсть, сладкая девочка? Да, ты должна быть невинна, но, право, есть много способов получить наслаждение, не переступая финальную черту. А я хочу тебя. Лишь Дану знает, как иссушает меня эта жажда, Элла…
В голове помутилось. Магия высшего фейри, магия господина и хозяина не позволяла сохранить разум.
Все мое существо хотело податься ему навстречу, запутаться руками в волосах, целовать такие умелые, грешные губы и наконец-то содрать с короля рубашку, чтобы добраться до широкой груди. Я помнила, о да, я помнила, какие под тонкой тканью мышцы, и кончики пальцев чесались от потребности прикоснуться к гладкой коже.
Мне хотелось позволить ему все. Он желает трогать? Я сниму с себя платье.
Он хочет целовать? Я позволю его безнравственным губам исследовать мое тело.
Он хочет крови и магии?
Я разрешу все.
Ведь мой король любит меня?
Эта фраза, пришедшая из глубин зачарованного сознания, меня и отрезвила. Я пришла в себя на полу зала, мы страстно целовались на сдернутых полотнах. Нетерпеливый фейри просто рвал на мне одежду, оставляя фрагменты платья на бархате, шелке, органзе и кружевах.
Я выгибалась, прижимая к груди голову короля, который жестко, властно прикусывал нежную кожу, чтобы тотчас пройти по ней шелком языка. Мои невидящие глаза смотрели в потолок, а между ног томительно ныло.
– Кэйр…
Он ничего не ответил, лишь дорвал мое платье до живота, спускаясь все ниже и ниже поцелуями-укусами. Я никогда не думала… не представляла, что он будет настолько страстным и нетерпеливым.
Нужно ловить момент, да?
Ведь уже скоро король выберет себе королеву, и я не смогу вот так вот, с чистой душой отдаваться его прикосновениям.
– Кэйр… хватит, пожалуйста.
– Что?.. – Он приподнялся на локтях и посмотрел на меня.
От жадного, голодного взгляда искристых голубых глаз, у меня в животе все словно в жгут свернулось, и я сжала бедра, с трудом удерживаясь от стона. Боже, дай сил!
– Я не хочу вот так вот. Мне суждено тебя любить семь лет. Но я предпочту никогда не знать о том, КАК мне может быть в постели с тобой, чем вспоминать это каждый день.
Он молчал, не сводя с меня тяжелого взгляда, и я сорвалась, опустившись до униженной мольбы:
– Отпусти. Пожалуйста…
Несколько томительных мгновений ничего не происходило, а после король Неблагого Двора поднялся. Подхватил меня на руки, дунул на лоб и сказал:
– Спи… спи, беспокойная моя пряха. Утро вечера мудренее, так, кажется, говорят у вас.
* * *
Следующим утром в моей гостиной появилось кружево, которое идеально подходило для задуманного бального платья. А вот короля я не видела несколько дней – и не особо скучала, занятая шитьем. Но в последнюю ночь перед балом Кэйр мне приснился.
Этот сон был сладок, несбыточен и… не совсем вменяем. Если, конечно, можно сказать так про сон.
Дублин, Эйлсбери-роуд. Белый день, но вокруг нет ни одного человека, ни одной машины. Только я – и Кэйр. Мы кружимся в танце, очень сложном, где фигуры меняются каждый миг, где неразрывно сплетены пальцы: моей левой руки и его правой. Я в короткой юбке и на шпильках, он – в джинсах и балахонистой зеленой футболке с принтом местной рок-группы, совсем какой-то юный, вовсе не величественный и не загадочный.
А вот музыки нет. Мы смеемся, но когда наши лица оказываются близко, что-то сразу меняется… Словно на нас опускается мягкий сумрак, заставляя тонуть – но не в нем, а в глазах друг друга. И впервые во взгляде моего короля я вижу то, что видела лишь в мороке зеркала, когда он звал меня к себе… Искрящееся, безмерное счастье. Он счастлив тем, что я здесь, с ним. Он любит меня!
Мой король любит меня!
Любит так, что ради меня пришел сюда, в мой мир! И мы танцуем на Эйлсбери-роуд, охваченные общим счастьем нашей любви.
Вот только на улице ни души, даже какой-нибудь автомобильной.
И танец слишком странен… незнаком…
От этой мысли я запнулась, совершая сложный оборот одновременно вокруг собственной оси и вокруг смеющегося партнера.
И проснулась.
Сон.
Всего лишь сон, невозможный, нереальный и такой… невероятно прекрасный!
Не было ни Дублина, ни солнечного дня – моя спальня во дворце Неблагого Двора, тусклый, ночной свет настенного бра, натянутое до подбородка одеяло, из которого я выпростала только правую руку. А вот пальцы действительно сплетены с королевскими – теплыми, сильными, неестественно длинными.
– Кэйр? – хрипловато спросила я, даже не пытаясь отдернуть руку. – Что ты здесь делаешь?
И обежала его, сидящего на краю моей кровати, глазами, не в силах расстаться со сном.
Белая кружевная рубашка с высоким воротником-стойкой, темные, кажется, кожаные штаны… ничуть не джинсы с футболкой, м-да. И тень на лице… Понятно, что от освещения! Но глаза не искрятся никакой любовью, смотрят пристально и чуть прищурены.
