— Это шантаж?
— Предупреждение.
— Вы закончили?
— Нет, только начал.
Хоман поворочался в своем вращающемся кресле.
— Боюсь, — процедил он сквозь стиснутые зубы, — это даже
хуже, чем я предполагал. — И нервно забарабанил по краю стола коротким толстым,
но тщательно ухоженным пальцем. Перстень с большим бриллиантом, ловя лучи
света, ослепительно сверкал при каждом движении пальцев.
— Разумеется, мне было бы чрезвычайно выгодно, — спокойно
заговорил Мейсон, — а вам чрезвычайно невыгодно, если бы удалось доказать, что
машиной управляло ваше доверенное лицо.
— Вы думаете, я солгал, заявив, что мою машину угнали?
— Когда я представляю клиента, мне нравится исходить из
предпосылки, что любые заявления, противоречащие тем, что сделаны моим
клиентом, являются ложными.
— Не могу винить вас за это. Бизнес есть бизнес.
Продолжайте.
— Мало того, — сказал Мейсон, наклоняясь вперед и неожиданно
нацелив палец прямо на Хомана, — если по каким-либо причинам вы не хотите,
чтобы всплыли факты о мистере Спинни, вам лучше заявить об этом прямо сейчас.
Выражение лица Хомана практически не изменилось, лишь слегка
дрогнули ресницы.
— Кто такой Спинни?
— Один джентльмен в Сан-Франциско.
— Не знаю такого. Поэтому мне безразлично, о каких фактах вы
говорите.
— И если вы не желаете ничего знать об официантке из
кафетерия в Новом Орлеане, самое время рассказать и об этом.
— Угрожаете мне женщинами?
— Женщиной.
— Валяйте. Вытаскивайте их всех на свет Божий. Мне
наплевать. Я холостяк. Все считают меня волокитой и донжуаном. А я и не
собираюсь этого отрицать. Вы не проймете меня, накопав хоть сотню женщин. Ничто
не может навредить человеку, пока его не поймали на месте преступления. А люди
не считают, что вас поймали, если вы действуете открыто и…
— Вы неправильно меня поняли, — покачал головой Мейсон. — Я
не говорю о женщине, с которой, возможно, вы были просто близки.
— Тогда о ком же?
— О женщине, которая, вероятно, хранит верность человеку,
которого она не видела довольно долго, о женщине, которую этому человеку
хотелось бы оставить в Новом Орлеане, ибо ему очень нежелательно, чтобы она
узнала, где он и чем занимается.
— Почему? — рявкнул Хоман.
— Потому что он хочет, чтобы она с ним развелась.
— Почему?
— Вероятно, потому, что он разбогател и хочет жениться на
ком-то еще.
Глаза Хомана задумчиво прищурились.
— Неплохая идея, Мейсон. Полагаю, вы можете ее использовать.
Как-нибудь развить. Человеческий интерес. Самопожертвование. Драма и все такое.
Изобразите свою женщину слабой и доверчивой, но не перестарайтесь, иначе она
будет выглядеть глупышкой. Продолжайте, развивайте эту тему.
— Я и собираюсь это сделать.
Хоман махнул рукой со сверкающим перстнем и неожиданно
рассмеялся:
— Материал для сценария. Извините меня, Мейсон. но, желая
узнать мое мнение, писатели буквально забрасывают меня своими идеями, так что я
на все смотрю под этим углом. В какой-то момент мне показалось, что и вы
спрашиваете меня о том же. Очень неплохая идея для сценария.
— Я говорю о фактах.
— О фактах, которые мне ни о чем не говорят. Есть еще
что-нибудь?
— Да. Вам придется подняться на свидетельское место и дать
показания. Любое отступление от истины будет расценено как лжесвидетельство.
Возможно, когда вы впервые услышали о несчастном случае, вы подумали, что
сумеете остаться в стороне — расскажете полиции эту историю и вернетесь к своей
работе… Не получится. Вы пытаетесь засадить молодую женщину в тюрьму. Если мне
удастся уличить вас в лжесвидетельстве, в тюрьме окажетесь вы. Моя позиция
достаточно ясна?
— Посидите спокойно минуточку. Мне хочется обдумать ваши
последние слова.
Мейсон сидел неподвижно, наблюдая за Хоманом. Продюсер
уставился в крышку стола. Его лицо ничего не выражало, только пальцы нервно
отстукивали дробь.
Внезапно Хоман посмотрел на Мейсона и заговорил:
— К моему рассказу не придерешься, я говорю правду. Так что
вам не удастся ничего сделать. Я сообщил полиции точные факты. Мне жаль эту
девушку, Клэр, я вовсе не уверен, что машину похитила она. По-моему, сначала ее
угнал кто-то другой. Вы, Мейсон, меня ни капельки не волнуете. Но я не могу не
чувствовать жалости к этой девушке: лежит в больнице, ранена, наверняка
испугана, без денег, без работы, почти без друзей, в перспективе, когда она
поправится, суд, газетная шумиха. Все это ужасно. Мне ясна человеческая сторона
случившегося, драма, трагедия. Поверьте, я не могу не думать об этом. В данный
момент моя студия платит мне за то, чтобы я сосредоточил все внимание на
проблеме человека, влюбившегося в женщину, которая, к несчастью, уже замужем. И
ее муж не хочет отпустить ее, он ходит за ней по пятам. Но они уже близки, и
однажды муж накрывает их. Злобные насмешки, угрозы… Отвратительная сцена… Меня
беспокоит, Мейсон, как все это отразится на женщине. Обстоятельства вынуждают
ее лгать, изворачиваться, заставляют…
— Ваши проблемы меня не интересуют. Мне платят за то, чтобы
я вытащил девушку из тюрьмы, и, черт побери, я настроен это сделать.
— А это ваша проблема. Я же настроен вернуться к своей
рукописи. Спокойной ночи, мистер Мейсон. Постарайтесь больше сюда не приходить.
Мейсон направился было к двери, потом неожиданно вернулся и
склонился над столом Хомана.
— Из чистого любопытства, — бросил он, — не могли бы вы
сказать мне название сценария, над которым работаете? Хотелось бы увидеть его
на экране и узнать, не оставило ли мое вторжение каких-нибудь следов.
Хоман рассеянно взял заглавный лист и сказал: — Это
адаптация романа, который студия приобрела пару лет назад. Книга называется
«Куда падают деньги». Насколько мне известно, это слова из какого-то старинного
романса: «Пусть деньги падают, куда хотят». Название никуда не годится, мы его
изменим… Для романа, может, и ничего, но для зрителя слишком заумное. Ему нужно
нечто понятное, импонирующее ему, такое, в котором ощущается драма, как в
газетных заголовках… Послушайте, какого черта я вам все это объясняю?
— Понятия не имею, — ответил Мейсон и вышел из кабинета,
неслышно прикрыв за собой дверь.
Филиппинец в белой куртке с молчаливой почтительностью
ожидал его появления в коридоре, держа в руках пальто и шляпу.
