– Что теперь? – спросила она.
– Мешок, – приказал Льеф.
Ответственность за женщин придала ему сил.
Факелы летели к избе один за другим.
Усадив подвывавшую от боли Сигрун на пол, Льеф принялся отбрасывать с пола шерстяные ковры, отыскивая вход в подземный дом – северянин знал, что найдёт его, потому что именно так Рун проникал в избу, он рассказывал об этом.
Наконец, обнаружив люк, ведущий под землю, Льеф распахнул его и первой втолкнул внутрь Кену, державшую в руках мешок с едой. А потом попытался ухватить Сигрун за плечо, но та отбивалась, как могла, и сорванным голосом продолжала нашёптывать проклятья.
– Будьте вы прокляты… – бормотала она. – Будьте прокляты, Рун, Кена, и Льеф. Будь проклят и ты, Эрик, что их не уберёг.
Пламя танцевало на топчанах, а голоса палачей за окнами затянули погребальную песню, обращённую к богам.
Наконец Льефу удалось ухватить Сигрун поперёк туловища и затолкать в открывшийся проём. Он спрыгнул туда же и захлопнул люк, а в следующую секунду пламя заплясало и на нём.
Глава 18. Бегство
Тоннель, прорытый под домом Сигрун, заканчивался в таком глухом лесу, что беглецов было не разглядеть со стороны деревни.
Сигрун умолкла. Мысли, недавно такие ясные, теперь путались в голове. Все последние недели она терзалась преданностью, милосердием и ненавистью к тому, кто отнял у неё любимого. Каждый раз, когда она смешивала лекарства для Льефа, много раз вместе с Руном посещавшего её дом, рука тянулась к склянке с отворотным зельем, какое научила её делать чужачка. Каждый раз, когда она наливала в плошку еду, пальцы чертили на миске знаки проклятья. Но теперь все эти чувства угасли, оставив одну лишь ненависть, припорошенную болью.
– Будьте прокляты вы все, – бесконечным речитативом звучало в голове.
К тому времени, когда беглецы выбрались из спрятанной в густом кустарнике небольшой пещерки, над вершинами деревьев слабо алел рассвет.
Льеф припал к каменистому склону, тяжело дыша. Кена тут же потянулась к нему, но Льеф отодвинул её руку.
– Я воин, – сказал он.
Кена не обратила внимания на его слова. Только спросила:
– У меня есть мазь. Нанести?
Льеф качнул головой.
Оба посмотрели на Сигрун.
Ведовка смотрела в пустоту и одними губами шептала слова, которые нетрудно было угадать: будьте прокляты вы все.
Помолчав, Кена решилась задать вопрос, который вертелся у неё в голове, но который она боялась произнести вслух:
– Что теперь?
Кена впервые оказалась настолько далеко от людей, лишённая всякой опоры, без жилья и возможности отыскать еду.
Льеф не знал. Хотя он не боялся ни леса, ни разбойников, ни хищных зверей, северянин тоже не понимал, что делать теперь, лишившись семьи и друзей.
– Можно пойти на юг, – после долгой паузы сказал он, хоть и понимал, что на юге делать нечего: там обитали племена, которым чужаки нужны были ещё меньше, чем он своей семье.
Льеф думал и о семье. О том, что отец мог бы дать за него выкуп. Но и о том, что, скорее всего, не даст. Семья Эрика давно стала ему куда родней, чем родные по крови в доме отца. И если уж даже Эрик от него отказался – то тем более откажется и эрл.
– Ты мог бы отдать меня… – в унисон его мыслям произнесла Кена.
Льеф посмотрел на неё и на секунду представил изломанное пытками тело Кены, висящее над входом в его дом – как вешали тела треллей, за которых хозяин отказывался платить виру.
Руки сами притянули Кену, и Льеф прижал её к себе, не обращая внимания на колыхнувшуюся внутри боль.
Кена на секунду прижалась щекой к его небритой щеке, а потом погладила по плечу.
– Ладно, – она вздохнула, – давай попробую разжечь костёр. Ты весь продрог.
Льеф качнул головой.
– Мы недалеко ушли, – сказал он, – нужно забраться глубже в лес. Он повернулся к ведунье и позвал: – Сигрун!
Сигрун не обращала на него никакого внимания. А Льеф не знал, что делать. Он знал девушку много лет и был перед ней виноват, но сил на то, чтобы тащить её волоком, не имел.
– Она рисовала погибельные руны на твоей посуде, – вполголоса сказала Кена.
Льеф дёрнулся и в сомнении посмотрел на любимую.
– Прости. Я не хотела говорить, ты и так болел, – Кена опустила глаза, – но ты должен знать, что с ней нужно быть настороже.
Льеф поджал губы и дёрнул плечом.
– Тогда пусть сама решает свою судьбу, – сказал он и, оглядевшись, попытался определить, где юг, а затем шагнул в нужную сторону.
В следующую секунду он оступился, и Кена молнией метнулась к нему, чтобы подхватить под плечо.
Так они и шли – придерживая друг друга и почти обнявшись.
Кругом расцветало лето. Щебетали птицы в кронах северных сосен и елей. Стоял густой запах первых цветов.
Но ни одной, ни другому не было радостно от того, что закончилась зима.
Когда оба устали настолько, что не могли идти, а солнце медленно закатывалось за горизонт, Льеф попросил Кену разжечь костёр.
– Я попробую поймать дичь, – сказал он и взял из рук Кены лук – всё снаряжение та несла с собой.
Кена кивнула и, опустив на землю мешки, принялась собирать валежник – костры по-прежнему давались ей с трудом. Но она хотела хоть немного помочь Льефу и потому сидела и крутила палочку в ладонях, стараясь поджечь сухой мох – до тех пор, пока Льеф не вернулся с уткой в руках.
Льеф выглядел измотанным, и потому Кена ничего не спросила, только освободила ему место у костра.
– У нас есть вода? – спросил Льеф.
– Немного, то, что у Сигрун нашла.
Кена потянулась за флягой, намереваясь передать её Льефу, но тот качнул головой.
– Оставь пока. Разве что по глотку.
Он опасался, что выйти к реке удастся нескоро – большая часть берегов была такой каменистой, что трудно даже наполнить флягу.
***
Когда оба заканчивали есть, Кена вздрогнула, заметив среди деревьев смутную тень. Сигрун тоже вышла к костру. Опустилась на землю напротив и замерла, вытянув руки к огню. Слабый ветер трепал её волосы, а лицо в наступившей темноте казалось восковой маской. И алым лепестком пламени на коже пылал ожог. Кожа вздыбилась, не оставив и следа былой красоты.
Ни Льефу, ни Кене не хотелось с ней говорить – и говорить при ней между собой. Но никто не решался её прогнать.
В конце концов, обнявшись, они устроились на земле и уснули. Льеф просыпался от каждого шороха, но так и не распознал момент, когда Сигрун ушла: утром они с Кеной открыли глаза, и поняли, что остались вдвоём.
