– Послушайте, миссис Бишоп, а вы не думаете, что… ну, в общем, что вся эта жуть начинается по новой?
– Не знаю, не знаю. Надеюсь, что нет… не дай-то бог. Но уж больно это смахивает на прежнюю дьявольщину.
– И что же, только одна корова и пропала?
– Ну да, только она одна. Про других-то я ничего не слыхала. Но, миссис Кори, ведь в прошлый раз все это начиналось точно так же.
Эбнер хмыкнул и положил трубку на рычаг. Идиотские суеверия обитателей Данвича вызвали у него саркастическую усмешку; впрочем, он ясно сознавал, что невольно подслушанный им разговор был еще далеко не самой яркой иллюстрацией дремучего невежества жителей этого захолустья.
Однако раздумывать на эту тему ему было недосуг – нужно было отправляться в поселок за провизией. Встав с постели, он быстро умылся, оделся и вышел из дому. Проходя по залитым ярким утренним солнцем улочкам и тропинкам, он ощутил знакомое чувство облегчения, которое неизменно возникало у него, когда он хотя бы ненадолго отлучался из стен своего угрюмого дома.
В лавке он застал одного лишь Тобиаса Уэйтли, необычно мрачного и молчаливого. Но не только это не понравилось Эбнеру в настроении лавочника – гораздо больше его встревожило то очевидное обстоятельство, что Тобиас был изрядно чем-то напуган. Эбнер попытался завязать с ним непринужденную беседу, однако Тобиас тупо молчал и лишь изредка ограничивался нечленораздельным бормотанием. Но едва только Эбнер принялся излагать своему собеседнику содержание недавно подслушанного телефонного разговора, как Тобиас обрел дар речи.
– Я знаю об этом, – отрывисто произнес он и впервые за все время беседы поднял глаза на Эбнера, заставив того буквально остолбенеть – ибо на лице его деревенского родственника застыла маска неописуемого ужаса.
Несколько секунд они стояли, не сводя друг с друга глаз; затем лавочник отвернулся и принялся пересчитывать полученные от Эбнера деньги. В лавке воцарилось напряженное молчание, которое первым нарушил Тобиас.
– Зебулона видали? – спросил он, понизив голос.
– Да, он приезжал ко мне, – отозвался Эбнер.
– Был разговор?
– Да, мы поговорили.
Казалось, это не очень удивило Тобиаса – он как будто и ожидал, что у Эбнера и старика Зебулона должны были найтись темы для беседы с глазу на глаз; и тем не менее, наблюдая за Тобиасом, Эбнер почувствовал, что тот никак не может взять в толк, почему же все-таки случилось то, что случилось, – то ли старый Уэйтли не просветил Эбнера до конца, то ли сам Эбнер пренебрег советами Зебулона? Так или иначе, Эбнер чувствовал, что туман, окутавший тайну их рода, сгустился для него еще сильнее; а уж такие вещи, как исполненный суеверных страхов утренний телефонный разговор, загадочные намеки дядюшки Зебулона и странное поведение Тобиаса, и вовсе его обескуражили. К тому же хотя оба – и Тобиас, и Зебулон – в целом и производили впечатление людей довольно искренних, но в разговорах они избегали называть вещи своими именами, будто рассчитывая на то, что Эбнер и без того все знает.
Эбнер покинул лавку и быстро зашагал домой, исполненный решимости как можно скорее разделаться с обязанностями, возложенными на него покойным дедом, и убраться восвояси из этого убогого поселения с его забитыми, суеверными обитателями, многие из которых являлись, как это ни прискорбно, его родственниками.
Вернувшись домой, он наскоро перекусил и тут же взялся разбирать дедовские вещи. Но только к полудню удалось ему найти то, что он искал, – старую потрепанную амбарную книгу, исписанную неровным крючковатым почерком Лютера Уэйтли.
IV
Устроившись за кухонным столом, Эбнер принялся лихорадочно перелистывать страницы найденного им гроссбуха. В нем недоставало нескольких начальных листов, но вырваны они были неаккуратно, и по фрагментам текста, сохранившегося на прихваченных нитью обрывках бумаги, он заключил, что на первых порах эта книга служила для ведения домашней бухгалтерии, а уж после дед Лютер, найдя ей иное применение, просто-напросто выдрал ненужные ему записи.
Придя к такому выводу, Эбнер углубился в чтение дедовских заметок. С самого начала ему пришлось изрядно поломать голову над малопонятными односложными фразами, из которых состояло большинство текстов. Даты в записях совершенно отсутствовали – вместо них дед указывал только дни недели.
«В эту субботу получил от Эрайи ответ на свои вопросы. С. видели неск. раз с Рэлсой Маршем. Правнук Абеда. По ночам плавали вместе».
Эта запись шла первой и, по всей вероятности, представляла собой лаконичное изложение некоторых деталей, почерпнутых из письма кузена Эрайи, в котором тот, откликнувшись на просьбу Лютера, подробно описал поведение Сари в Инсмуте во время ее визита к Маршам. Но что побудило Лютера наводить справки о собственной дочери? Этого Эбнер не мог понять. Он достаточно хорошо знал характер своего деда и догадывался, что Лютер собирал информацию о Сари отнюдь не из чистого любопытства, – видимо, после поездки в Инсмут с нею действительно случилось нечто такое, что основательно встревожило его.
Но что?
Следующий текст представлял собой вклеенную страницу отпечатанного на машинке письма:
«Из всего семейства Марш Рэлса, пожалуй, самый отвратительный. Он выглядит как полный дегенерат. И даже если твои слова правда и Сари далеко до Либби в смысле красоты, я все равно не могу представить, как она могла сойтись с такой мерзостью, как Рэлса. Это же средоточие всех мыслимых и немыслимых уродств, которыми так или иначе отмечено потомство Абеда Марша и его жены-полинезийки! Впрочем, сами Марши всегда отрицали полинезийское происхождение супруги Абеда, но я-то знаю, что он ходил туда в торговые рейсы, и меня не проведешь всеми этими россказнями о не указанном на картах острове, где он якобы отдыхал в перерывах между плаваниями.
Насколько мне удалось выяснить – как-никак сейчас прошло уже более двух месяцев после отъезда Сари из Инсмута, – эти двое ни на шаг не отходили друг от друга. Удивляюсь, почему Эрайя не написал тебе об этом. Ты ведь сам понимаешь, что никто из нас был не вправе запретить Сари встречаться с Рэлсой: как-никак они родственники, и к тому же она гостила у Маршей, а не у нас…»
Эбнер догадался, что это письмо написала одна из многочисленных кузин Лютера. Женщина была явно обижена на него за то, что Сари, гостя в Инсмуте, останавливалась у Маршей, а не в их семействе. Похоже было, что и у нее старик Лютер пытался кое-что разузнать.
Третья запись вновь была сделана рукой деда и подытоживала содержание очередного письма, полученного от Эрайи.
«Суббота. Эрайя утверждает, что глубоководные – это секта или нечто вроде религиозной группы. Гуманоиды. Живут якобы в морских глубинах и поклоняются Дагону. Еще одно божество – Ктулху. Обладают жабрами. Внешне напоминают жаб или лягушек, но глаза – как у рыб. Эрайя считает, что покойная жена Абеда была из их числа. Дети Абеда якобы обладают теми же признаками. Марши с жабрами? Иначе как они могут заплывать на риф Дьявола – три мили туда и обратно? Марши могут подолгу обходиться без воды и пищи, при этом быстро уменьшаясь или увеличиваясь в размерах, в зависимости от питания».
