Вернувшись в дом, я решил, что вторым этажом займусь как-нибудь в другой раз, а пока попытаюсь навести порядок в кабинете. Бумаги, разбросанные на столе и вокруг него, отодвинутый в спешке стул – все указывало на то, что мой двоюродный дед был срочно куда-то вызван и покинул кабинет, оставив в нем все как есть, с тем чтобы никогда больше в него не вернуться.
Я знал, что Септимус Бишоп, будучи человеком состоятельным, всецело посвятил себя научным изысканиям. Не исключено, что предметом этих изысканий была астрономия, в том числе и те ее области, где она соприкасается с астрологией, хотя последнее было маловероятно. Все это я мог бы разузнать поточнее, если бы он постоянно переписывался с кем-нибудь из своих братьев, живших в Англии, или вел дневник, – но, увы, ни в письменном столе, ни среди бумаг я не обнаружил ничего подобного. Содержание самих бумаг было для меня темным лесом. Бесчисленные графики и чертежи состояли сплошь из одних дуг и загогулин, в которых я ничего не понял, а потому, недолго думая, причислил их к геометрии. Текстовая же часть была выполнена не на английском, а на каком-то древнем языке, абсолютно мне незнакомом, – притом что я свободно читаю по-латыни и еще на полудюжине европейских языков.
По счастью, в бумагах оказалась аккуратная связка писем, и после легкого обеда, состоявшего из сыра, хлеба и кофе, я взялся за их разборку. Первое же из писем повергло меня в изумление. Оно было без адреса и имело заголовок «Звездная мудрость». Вот содержание этого письма, начертанного жирным затейливым почерком:
«Дорогой Брат Бишоп!
Именем Азатота, силой знака Сияющего Трапецоэдра, ты постигнешь все, как только призовешь Духа Тьмы. Дождись наступления ночи и не зажигай света, ибо Тот, кто следует тропою тьмы, не показывает себя и сторонится света. Ты узнаешь все тайны Рая и Ада. Все загадки миров, неведомых живущим на Земле, откроются тебе.
Храни терпение и помни, что, несмотря на многие невзгоды, мы по-прежнему благоденствуем – втайне от всего мира – здесь, в Провиденсе».
В конце стояла подпись – «Эйсенаф Баун» (или Браун – я точно не разобрал). Остальные письма были примерно в том же духе, представляя собой послания самого эзотерического толка. В них трактовались мистические материи, занимавшие умы людей в Средние века – в эпоху расцвета всевозможных суеверий – и канувшие в небытие вместе с той эпохой, а потому ничего не говорившие современному человеку. Какое было дело до них моему двоюродному деду – если, конечно, он специально не изучал проблему возрождения мистической культовой практики в наши дни, – осталось для меня загадкой.
Я прочел все письма до одного. Моего двоюродного деда приветствовали в них от имени Великого Ктулху, Хастура Невыразимого, Шуб-Ниггурата, Белиала, Вельзевула и так далее. Создавалось впечатление, что корреспондентами старого Бишопа только и были что одни знахари и шарлатаны, а также маги-самоучки и священники-расстриги. Одно письмо выделялось среди прочих тем, что имело отчасти научный характер. Почерк был весьма неразборчив: хорошо читались лишь подпись – Уилбер Уэйтли, дата – 17 января 1928 года и место написания – окрестности Данвича. С остальным текстом мне пришлось изрядно помучиться, но мои усилия были вознаграждены, и в конце концов я прочел следующее:
«Дорогой мистер Бишоп!
Да, применив формулу Дхо, можно увидеть внутренний город на магнитных полюсах. Когда будете в Данвиче, загляните ко мне на ферму, и я открою Вам формулу Дхо. А заодно и Дхо-Хна. И еще я сообщу Вам углы плоскостей и формулы между Йр и Нххнгр.
Пришельцы из воздуха не могут обходиться без человеческой крови. Как Вам известно, они получают из нее тело. Вы и сами сможете сделать это, если будете уничтожены не Знаком, а иначе. В наших краях кое-кому известно о Знаке и его силе. Не болтайте попусту. Держите язык за зубами, даже на Шабаше.
Я видел Вас – и того, кто ходит за Вами в образе женщины. Но силой зрения, которым меня наделили те, кого я вызывал, я видел его истинный лик – Вам он тоже должен быть известен. А потому, я полагаю, недалек тот день, когда Вы сможете лицезреть то, что я вызову, в моем собственном обличье. Надеюсь, что Вас это не испугает.
Преданный Вам во имя Того, Кого Не Должно Называть Вслух».
Автор письма, без сомнения, был членом той же семьи, что и Тобиас, который так боялся этого дома. Теперь мне стал понятен источник одолевавших беднягу суеверий и страхов: имея такого родственника, трудно было остаться здравомыслящим человеком. А раз мой двоюродный дед Септимус находился в дружеских отношениях с этим Уилбером Уэйтли, то неудивительно, что другой представитель рода Уэйтли считал его одного поля ягодой с Уилбером – что бы тот собой ни представлял. Только какая тут могла быть дружба? Видно, многого я еще не знал о своем двоюродном деде.
Перевязав письма, я убрал их на место и занялся конвертом с газетными вырезками, взятыми, судя по шрифту, из «Аркхем эдвертайзер». Они оказались не менее интригующими, нежели письма, поскольку сообщали о таинственных исчезновениях в окрестностях Данвича и Аркхема, жертвами которых были в основном дети и молодые люди, а однажды, вероятно, стал и мой двоюродный дед Септимус. В одной из заметок речь шла о том, как озлобленные местные жители заподозрили в похищениях одного из своих соседей, имя которого не сообщалось, и грозились расправиться с ним и как местная полиция предотвратила самосуд. Похоже, мой двоюродный дед живо интересовался этими событиями.
Просмотрев вырезки, я отложил их в сторону и погрузился в раздумья. Одно место из письма Уилбера Уэйтли не давало мне покоя. «Я видел Вас – и того, кто ходит с Вами в образе женщины». В связи с этим местом мне вспомнилась фраза, оброненная Тобиасом Уэйтли, когда он говорил о Септимусе Бишопе: «Обоих прикончили». Прикончили. Кто знает, может быть, суеверные жители Данвича возложили вину за исчезновения на моего двоюродного деда, а потом и вправду его прикончили?
Внезапно у меня возникло непреодолимое желание хотя бы ненадолго покинуть дом. День был в самом разгаре, и после многочасового сидения в затхлом помещении дала о себе знать потребность в свежем воздухе. Я вышел из дома, спустился на дорогу и почти инстинктивно повернул в противоположную от Данвича сторону. Мне не терпелось узнать, что находится за домом Бишопа, а заодно и посетить ту часть речной долины, которую я разглядывал со склона холма неподалеку от входа в туннель.
Как я и ожидал, местность оказалась глухой и безлюдной. Дорога с нависавшими над ней с обеих сторон деревьями выглядела совсем запущенной – вряд ли ею пользовался кто-нибудь, кроме сельского почтальона. Изредка в поле моего зрения попадала гряда холмов, простиравшаяся по левую сторону тракта, в то время как справа тянулась извилистая лента Мискатоника, то приближаясь к дороге и следуя параллельно ей, то вновь отходя далеко в сторону. Места были совершенно необитаемые, но временами мне попадались ухоженные поля, из чего я сделал вывод, что сюда наезжают фермеры из других мест. Жилых зданий не было – одни только развалины да покинутые хозяевами фермы; не было и скота; не было вообще ничего, что бы указывало на недавнее пребывание здесь людей, если не считать дороги, которая, возможно, вела в какой-то населенный пункт.
