— Развяжите меня, пожалуйста, — едва слышно попросила Клара охрипшим голосом.
Медсестра Тренч тихо ахнула, вскинув голову. Клара удивилась, увидев, что ее глаза покраснели, как будто она плакала. Женщина вытерла щеки и встала, положив книгу на стул, потом подошла к кровати, на которой лежала Клара, и, нахмурившись, встревоженно посмотрела на нее.
— Даже не знаю, — протянула она. — Ты будешь хорошо себя вести?
— Пожалуйста, — повторила Клара. — Мне ужасно холодно. И я умираю с голоду.
— А не надо было хулиганить в солярии.
— Они не пускали меня в туалет, и я…
Медсестра Тренч покачала головой.
— Правила придумывают не просто так, — проговорила она. — Как мы тебе поможем, если ты не будешь их выполнять?
— Но меня тошнило…
— Санитар сказал, ты встала без разрешения.
— Да, но…
— Разве тебе не говорили, что нельзя вставать без разрешения?
Клара кивнула.
— Вот именно, — буркнула медсестра Тренч. — Я тебя развяжу, конечно, но сначала пообещай, что ты это запомнишь.
— Запомню, — произнесла Клара.
— Ты будешь делать все, что тебе скажут?
— Да.
— Повтори, пожалуйста.
— Я буду делать все, что мне скажут.
— Очень хорошо! — улыбнулась медсестра Тренч. — Тогда сегодня ты можешь спать в палате, только не вздумай бузить. Иначе сразу окажешься здесь. Ты поняла?
Клара кивнула.
— Поняла, — подтвердила она.
Медсестра Тренч опустила перила кровати, развязала кожаные ремни и отступила назад. Клара села, потирая запястья. Голова ужасно болела. Она свесила ноги с матраса и откинула от лица пропитанные рвотой спутанные волосы. Комната качнулась у нее перед глазами. Она зажмурилась и сделала глубокий вдох, чтобы не упасть. Наконец комната перестала вращаться, и девушка соскользнула с матраса. Влажная сорочка прилипала к ногам. Она обхватила себя руками, стараясь унять дрожь.
— Можно мне помыться и надеть новую сорочку? — спросила она, стуча зубами.
— Уже слишком поздно, — заявила медсестра Тренч, направляясь к двери. — Скоро выключат свет. Подождешь до завтра.
— Но я с утра ничего не ела, — пожаловалась Клара.
— Со вчерашнего утра, — поправила медсестра Тренч, взяла книгу со стула и повернулась к Кларе, прижимая недочитанный роман к пухлой груди. — Ты спала целых два дня.
Клара схватилась за живот.
— Неужели мне придется ждать до утра, чтобы поесть?
Она хотела напомнить ей, что беременна, но передумала. Медсестра Тренч велела ей никогда не упоминать о ребенке.
— Очень жаль, — ответила она, взявшись за ручку двери. — Нарушителей всегда наказывают.
Клара закусила губу. Нет, ей необходимо как-то объяснить медсестре Тренч, что она не такая, как остальные пациентки. Есть же у нее сердце, пусть оно и спрятано где-то в глубине ее грузного мужеподобного тела. Она успела заметить, что за роман она читала. На обложке была изображена женщина, которая, уронив голову на плечо и закрыв глаза, сидела у дерева. Это же «Фиеста» Эрнеста Хемингуэя! Клара вспомнила тот день, когда они застали врасплох доктора Роуча и медсестру Мэй. Медсестра Тренч разозлилась из-за того, что он заставляет жену ждать в коридоре, а сам флиртует с любовницей. Но в ее глазах было и что-то другое: похоже, она страдала от неразделенной любви.
Клара сглотнула, стараясь не обращать внимания на урчание в животе и головную боль.
— Мне было так жаль главного героя, — решилась она, кивая на книгу. — А вам?
Медсестра Тренч нахмурилась, сдвинув брови. Казалось, она вот-вот что-то скажет, выразит свое мнение о книге. Но она сдержалась. Медсестра Тренч взяла себя в руки, рывком открыла дверь и дернула подбородком в сторону коридора.
— Пошли, — велела она.
Клара побрела за ней. Ноги ее подкашивались.
— Я так страдаю оттого, что меня разлучили с любимым человеком, — доверительно сообщила она. — Его зовут Бруно.
Медсестра Тренч сделала вид, что не слышит. Она топала по коридору, зажав в огромной руке книгу. Клара семенила следом.
— Представляю, как это больно — безответно любить другого человека.
— Хватит болтать, — перебила ее медсестра.
— Тем более, если он влюблен в другую, — не унималась Клара, — если знаешь, что он никогда не будет твоим. Боже, какая мука!
Медсестра Тренч остановилась, посмотрела на Клару и махнула в сторону камеры-одиночки.
— Я могу снова тебя туда посадить, если хочешь, — побагровев, пригрозила она.
Клара покачала головой и опустила глаза. Медсестра Тренч с ворчанием пошла вперед, сгорбив плечи и недовольно скривив губы.
С того дня Клара безмолвно сидела на скамье в солярии, представляя темные волосы и сверкающие глаза Бруно или тихо напевая себе под нос любимые песенки, лишь бы отвлечься от ноющего зада и затекших ног. Она вытирала слезы, чтобы они не лились по щекам и не привлекали к ней внимания. К счастью, в конце второй недели сотрудники решили, что ей можно доверять и привлекать ее к работе. В тот день, когда ее отправили чистить картошку на кухню, она была так рада, что возблагодарила за это Господа и с грустью подумала о тех несчастных женщинах, кому никогда не выпадет такая удача.
Главная кухня располагалась позади Чапин-Холла, ближе к центру гигантской структуры в виде буквы U, образованной сообщавшимися между собой зданиями. Похожие на фабричные строения включали в себя главную кухню, пекарню, прачечную, котельную и угольный склад. Еда, приготовленная на кухне, доставлялась в палаты по подземным туннелям и подъемникам.
Каждый день этой долгой зимы Клара чистила картофель на раскаленной кухне. Стул, на котором она сидела, был жестким и растрескавшимся. Он качался из стороны в сторону, потому что одна ножка была слишком короткой. Но она по крайней мере могла с него встать, если хотелось размяться. Страшно представить, что чувствуют пациентки, которым не разрешают работать и которые вынуждены целыми днями сидеть на скамейках в солярии. Если они были здоровы, когда их доставили в Уиллард, то теперь точно сошли с ума. Она ломала голову над тем, как врачам пришло в голову, что такая пытка может пойти кому-то на пользу.
В любую погоду Клара с радостью вскакивала с места, когда ее посылали выбрасывать картофельные очистки. Она выходила через заднюю дверь на огороженный сеткой двор и выкидывала их в компостную кучу. Потом отходы забирали, чтобы кормить ими уиллардовских кур и поросят. Даже зимой, когда лицо немело от обжигающего холода, а колючий ветер выбивал слезы из глаз, она старалась задержаться на улице подольше, зная, что в ближайшие несколько дней ей вряд ли представится такая возможность. В тихие безветренные утра она слышала пыхтение и лязг прибывающих поездов, а еще — похожий на чавканье воды в гигантском сливе глухой шум ломавшегося на озере льда. Отсюда, из Чапин-Холла, озера не было видно, но она чувствовала с ним странное родство: ей казалось, они оба застыли во времени и чего-то ждут.
