Иззи подумала о дочери Клары. Если она выжила, то всю жизнь, должно быть, мучилась от подобных мыслей, ведь она считала, что ее мать поместили в психбольницу, потому что она сошла с ума. Иззи встала со стула. Если дочь Клары жива, она должна узнать правду. Пусть прочитает дневник матери. В эту минуту Иззи пообещала себе, что непременно выяснит, как сложилась судьба дочери Клары, и докажет ей, что ее мать была здорова.
А теперь она должна попрощаться с родной матерью. Как же ей хотелось, чтобы она обвила ее руками и прижала к себе, а потом сказала, что любит ее больше всех на свете! Но это невозможно. Иззи бросила взгляд на надзирательницу: смотрит ли она? Но та читала журнал, откинувшись на спинку стула. Иззи глубоко вдохнула воздух, поцеловала пальцы и прижала их к щеке матери.
— Обещаю, у меня все будет хорошо, — сказала она. — Я сильная. Рядом со мной есть люди, которые заботятся обо мне. Мамочка, я тебя люблю. Всегда любила тебя и всегда буду любить. Мне жаль, что я не сказала тебе этого раньше.
Иззи подумала о том, что она могла бы еще что-нибудь добавить, но у нее было такое чувство, будто внутренности разбухают в животе, им не хватает места и она в любую секунду может взорваться, как раскаленный бойлер.
Тут в палату вошла медсестра. Она покачала пальцем, намекая, что пора заканчивать.
Вот и все…
— Прощай, мамочка.
ГЛАВА 20
КЛАРА
Уиллард.
День святого Валентина, 1932 год
С потолка в Хейдли-Холле свисали белые гирлянды и красные бумажные сердца, которые едва заметно закручивались оттого, что под ними, шаркая ногами, покачивались в танце пациенты. В комнате раздавались последние скрипучие звуки песни «Совсем один». Медсестра Мэй стояла у фонографа, раскачиваясь в такт музыки, тихо подпевая и не спуская бдительного взгляда с танцующих пар. Наблюдали за ними и несколько десятков пациентов. Одни сидели на деревянных стульях со столиками, к которым были привязаны, другие, обмякнув, полулежали в инвалидных креслах, третьи опирались на трости и костыли. Медсестра Тренч расхаживала между танцующими и следила за тем, чтобы они не слишком сильно прижимались друг к другу. По периметру комнаты, возле окон и дверей, на складных стульях сидели санитары, готовые вмешаться, если кто-то перейдет границы дозволенного. Все они — больные, санитары, медсестры — украсили себя красными бумажными бутоньерками, которые изготовили сами пациенты.
Клара сидела на скамье у подножия сцены и постоянно бросала взгляды на дверь, молясь о том, чтобы среди новой партии пациентов, приведенных на праздник, оказался Бруно. С тех пор как она получила кое-какие привилегии — теперь она могла заниматься рукоделием и посещать концерты и кинопоказы в Хейдли-Холле, прошел месяц, но она впервые попала на мероприятие, в котором принимали участие мужчины и женщины, которые лечились в Уилларде. Понимая, как призрачны шансы, она все-таки надеялась, что снова увидит Бруно. Ей хотелось верить, что он сделал над собой усилие и стал покорно выполнять все приказы, чтобы заслужить жалкие крохи свободы, дозволенные пациентам Уилларда. Если этого не произошло, надежды на то, что они встретятся и сбегут вместе, почти не осталось.
Последние десять месяцев она, как за спасательный круг, цеплялась за мысль о том, что Бруно где-то рядом, в Уилларде. Если бы не это, она бы точно сошла с ума. Вероятно, его отправили работать на железнодорожную станцию, в кузню, в сад или на сенокос, в конюшню или на маслобойню, или в одну из мастерских, где делали обувь, щетки или мыло. Лучше всего, если он работает на свежем воздухе. Если ее снова отправят чистить картошку на кухню, они могли бы встретиться у компостной кучи. Он бы открыл ворота, и они бы убежали в лес и спрятались там.
Каждый раз, когда их выводили на прогулку, когда она шла в туалет, в столовую, в швейную мастерскую или когда у нее была возможность выглянуть в окно, — она искала его. Завидев пациентов на берегу озера, тех, что работали у причала или выгружали вагоны, она внимательно разглядывала мужчин, надеясь, что у одного из них будет знакомая походка и темные волосы, как у Бруно. До сих пор ей ни разу не довелось его заметить, но она верила, что когда-нибудь это случится. Иначе зачем ей жить дальше?
Она уже давно оставила надежду на то, что отец прикажет ее освободить. Семь месяцев назад доктор Роуч ясно дал понять, что они с ним солидарны в том, что Кларе не место в обществе нормальных людей. После этого он ни разу не вызывал ее на прием. Тем не менее она отказывалась верить, что до самой смерти будет сидеть в Уилларде, день за днем коротать время среди душевнобольных, которых, впрочем, было довольно мало по сравнению с количеством ненужных жен, матерей, сестер и дочерей, от которых хотели избавиться родственники. Бруно сказал, что найдет способ выбраться отсюда, и она ему верила. Что еще ей оставалось? Другого выбора не было. И все же порой ей хотелось сдаться и уступить. Она была бы даже рада сойти с ума и рухнуть в пучину безумства, чтобы больше ничего не чувствовать. Но она не имела права так поступить. Она обязана сохранить ясный разум — ради Бруно и Беатрис.
Клара содрогнулась, подумав о том, как сложилась бы ее жизнь, если бы Бруно не получил ее письма и не бросился ей на выручку. Она бы точно сошла с ума. С одной стороны, она была ему безумно благодарна. С другой стороны, ее мучило невыносимое чувство вины из-за того, что по ее милости он оказался в больнице для умалишенных. Стоило ей подумать о том, что с ним произошло что-то плохое — а вдруг он умер от туберкулеза или его заковали в цепи в изоляторе? — как в груди становилось пусто и холодно, словно кто-то выкачал из нее последние жизненные силы.
Она понятия не имела, что случилось с Бруно в тот ужасный день, когда их увели из кабинета доктора Роуча, но надеялась, что с ним обошлись не так жестоко, как с ней. Ее же посадили в особую палату и каждый день в течение двух месяцев кололи инсулин, после чего она впала в кому. Она помнила, как сначала страшно потела, подергивалась и стонала. Изо рта у нее текла слюна. Наконец она потеряла сознание. Но медсестры вывели ее из комы с помощью внутривенного введения глюкозы. Затем ее заставляли играть в настольные игры и разглядывать карты, чтобы предотвратить гипогликемический шок, а спустя два месяца отправили в больницу на поправку.
Через три недели Клара вернулась в швейную мастерскую. Ее зрение ухудшилось, мысли разбегались, она не могла сосредоточиться. Медсестра посоветовала ей тренировать мозг, чтобы избавиться от последствий инсулина, и Клара начала петь про себя детские песни, надеясь, что разум прояснится.
Она наблюдала за тем, как Эстер вальсирует с грузным мужчиной в брюках с высокой талией и на подтяжках. Оба смотрели вниз, на свои ноги. Эстер была одета в цветастое домашнее платье. Похоже, это она вела партнера в танце. Восемь месяцев назад доктор Роуч постановил, что ее удалось излечить от «агрессивности», и она получила некоторые поблажки. Эстер рассказывала, что во время концертов и кинопоказов мужчины и женщины сидят в разных концах зала, поэтому Клара была поражена, узнав, что по праздникам им разрешено танцевать вместе.
