Либо у меня было жесточайшее похмелье, либо я заболела. Было похоже на то и другое одновременно.
Я проследила, как Шантилья выгребла весь йогурт из холодильника. Ханна предпочла газировку. Кайден проглотил мясное ассорти. Ида Мари поедала сыр, не очищая его, как ненормальная.
Я переросла отказ от еды Нэша, но часть меня задавалась вопросом, прекратит ли он готовить мне обеды, если я уступлю и съем еду при свидетелях.
Я высморкалась в салфетку, испытывая искушение свернуться калачиком на постели в свободной комнате пентхауса. Настоящий матрас и шелковые простыни, в которых нитей было больше, чем денег на моем банковском счете.
Этим утром я вошла в свою гардеробную и нашла ее пустой. Сначала накатила паника. Затем пришла ярость. И только потом ко мне вернулось зрение.
В записке на полу значилось:
«Я бы дал тебе ключ, но мы оба знаем, что он у тебя уже есть.
Нэш».
Написано не почерком Нэша, что имело смысл, поскольку все это время он был со мной. Скорее, это было написано рукой Делайлы.
Я все еще пялилась на холодильник, когда вошел Нэш.
– Я думал, это осталось позади. Бери, что хочешь. – Он подошел к холодильнику, каким-то образом выбрал именно то, что выбрала бы я, и бросил все на пустую диванную подушку. – Я по-прежнему буду готовить тебе чертовы ланчи, Тигр. Ешь. Что. Хочешь. Твою мать.
Я потянулась за пакетом сока и снеками со вкусом пиццы с пепперони. Бедром я задела «Джана Спорт». Куча салфеток посыпалась на пол.
Нэш заметил их, учитывая, что их было очень много.
– Ты больна? – Он изверг целую литанию проклятий. – Я же говорил тебе, ты заболеешь под этим дождем.
– Разве я сказала, что больна? – Я открыла снеки и съела их, улыбаясь ему, несмотря на то что рот и нос у меня был забиты. – Нам что, пять лет? Не будь таким.
Нэш собрал мой рюкзак.
– Идем.
Я впилась в новый кусок пепперони.
– Я уже открыла это. – Упаковка дрожала в моих замерзших пальцах. – Не могу бросать недоеденное.
Он вынул пакет у меня из рук и швырнул его на стол рядом с йогуртом Шантильи.
– Доешьте.
Она вскочила из-за стола.
– Но…
– Доешьте. – Он повернулся спиной, оборвав ее ответ. Густая бровь изогнулась в мою сторону. – Проблема решена. Мы уходим.
– Я голодная, – запротестовала я, но прошла за ним до лифта.
Он нажал кнопку гаража.
– Возьмем заказ в «Макдоналдсе» по дороге. Я вышла из лифта первой.
– Ненавижу «Макдоналдс».
– Вирджиния ненавидит «Макдоналдс». Ты обожаешь. – Нэш открыл свою машину, распахнул дверь для меня и дождался, пока я устроюсь на сиденье. – Ты одержима тем, чтобы счищать панировку с их макнаггетсов и совать их в макдабл с картошкой, что, кстати, чертовски отвратительно.
– Мой макшедевр. Ням. – Чих заглушил мой стон. В ладонь ткнулась салфетка. Болеть отвратительно. – Не суди, пока не попробуешь.
Я съела свой макшедевр по пути в кабинет врача. Последний кусочек отдавал сожалением. Меня едва не стошнило, но в машине Нэша все еще пахло петрикором и грязью. Плюс у нее больше не было крыши. Может быть, я причинила этой машине достаточно повреждений.
– Это бессмысленно. Это просто простуда. Пройдет само. Одна неделя максимум, может, меньше. – Без обогревателя в своей студии в Алабаме я часто простужалась, я в этом профи.
– Мы все равно едем в больницу.
– Это нелепо.
Я скрыла улыбку, потому что читала черты его лица. Он беспокоился. Это было мило. Даже согревающе. Все равно что наблюдать, как Бен и Нэш сливаются в одно существо. Привязанность Бена и дерзость Нэша.
– Можешь доесть? – Я протянула маленькую картонную коробку. Она была полна очищенных макнаггетсов, белых без панировки.
Он нахмурился, но съел их все, поскольку никто из нас не хотел выбрасывать еду. Вопрос вертелся на языке всю поездку.
Думаешь, это похоть?
Он велел спросить об этом, когда протрезвею, но всякий раз, как вопрос был готов сорваться с кончика языка, я зарывалась ногтями в кожу.
Бедная машина. Я так ее третировала.
В больнице Нэш припарковался на месте для сотрудников и провел меня через частный вход. Мы пробирались по пустым коридорам, пропитанным затхлым запахом химикатов и смерти.
Приемная гудела. Двое подростков баюкали обожженные во время салютов Четвертого июля руки. Пожилая женщина раскачивалась в кресле, потирая ладони. Пациенты заполняли все кресла в приемной, и еще больше стояло в стороне в различной степени потрепанности и изломанности.
– Мы проведем тут весь день, – застонала я и нахмурилась, когда увидела, как Нэш идет к двери.
Он выгнул бровь, будто спрашивая: «Ну? Ты идешь или как?»
К нему подошла медсестра.
– Сэр, вы не можете войти сюда.
– На этом здании – моя фамилия. – Он одарил ее волчьим оскалом. – Я пойду, куда захочу.
– О, мистер Прескотт. – Пятки ее мягких туфель скрипнули, когда она отступила. – Извините. Не узнала вас. Я вызову терапевта. – О на убежала, не оглянувшись.
Я застонала и пошла за Нэшем по коридору, который ему, очевидно, был хорошо знаком.
– Не говори, что ты превратился в одного из этих придурков.
– Каких придурков?
– Тех, что суют свои банковские карты при каждом удобном случае.
– Обычно нет.
Я споткнулась, чихнув, и позволила Нэшу поддержать меня.
– Ты пожертвовал на постройку и назвал ее в свою честь?
– В честь папы. – Он открыл для меня дверь. – Это медицинский центр имени Хэнка Прескотта.
– О. – Я ломала голову в поисках вежливого способа сказать «ужасная идея», но родила лишь короткое: – Ему бы это понравилось.
Нэш фыркнул.
– Нет, не понравилось бы.
– Да, он был бы в ужасе. – Я запрыгнула на смотровой стол. – Он бы назвал это показухой. Зачем ты это сделал?
– Для начала, я хотел, чтобы его помнил кто-то кроме тебя, меня, мамы и Рида.
– Если его помнит кто-то еще, это делает его существование реальным.
– Да.
Неудивительно, что грудь у Нэша была такая широкая. Там помещалось большое сердце.
Я хотела еще раз извиниться перед ним за его потерю, но это казалось неуместным. Я хотела спросить, в порядке ли он, но это тоже казалось неуместным. Кончилось тем, что я просто принялась внимательно разглядывать его.
Нэш перебирал насадки отоскопа. Три упали на пол. Он отпихнул их к двери.
