– И? – спросил он.
Я подумала о том, чтобы солгать, но какой в этом был смысл? Обычно он видел меня насквозь. Плюс ко всему ложь дороже правды. А я была на катастрофической мели.
– И, – я растягивала слова, переводя дух, – я хочу, чтобы она гордилась тем, что я помогала строить.
Его молчание заставило меня переступить с ноги на ногу.
Я ждала, пока пропадет блеск из его глаз. От этого блеска в комнате стало жарче, пол под ногами поплыл, а мой живот покалывали маленькие иголочки.
Я сдалась первой.
– Ты сделаешь это или нет?
– Считай, что сделано. – Блеск из глаз так и не ушел. Скорее стал больше, словно воздушный шарик, который вот-вот лопнет. – Ешь.
Завибрировал мой телефон. Мой взгляд метнулся к нему, надеясь, что это приложение «Объединенный Истридж», а потом я вспомнила, что закрыла приложение. На экране светилось имя Рида.
Я не пошевелилась, чтобы ответить.
Нэш снова взял бутерброд, но держал его на весу, глядя на телефон.
– Игнорируешь?
– Он хочет сделать предложение Бэзил, – я не стала вдаваться в подробности.
– Я этого не понимаю.
– Как и я. – Я машинально надкусила бутерброд, когда он поднес его ко мне, затем отступила, сообразив, что сделала. Он смотрел все так же с весельем, когда я взглянула на него, прожевала и проглотила. – Таким он мне больше не нравится, – добавила я, поскольку он продолжал смотреть на меня так, будто был уверен в обратном.
– Ну да.
– Клянусь.
– Я тебе верю.
– Я серьезно.
Я откинула волосы с глаз и нахмурилась, сообразив кое-что. Рид никогда не заставлял меня чувствовать себя так, что я парю в воздухе, когда стою на земле. Чувство, которое было знакомо мне лишь потому, что оно охватывало меня всякий раз, когда рядом был Нэш.
Как будто воспоминание о том, кем он был раньше, делало того, кем он был сейчас, более привлекательным. Боец, который кормил меня, превратился в миллиардера, который кормил меня, и никто в этом гребаном мире не мог понять почему, но, по крайней мере, я подошла ближе всего.
– Мы бы с Ридом все равно никогда не ужились, – добавила я.
– Я знаю.
Я прищурилась.
– Прошу прощения?
Нэш склонил голову и осмотрел мое тело.
– Рид когда-нибудь заставлял тебя кончить?
– Мы оба знаем, что нет. Либо твой аргумент полностью пролетает мимо меня, либо он настолько бессмысленный, что я могла бы провести время лучше. Могла бы слушать вместо этого стихи Данеса Смита.
Он проигнорировал меня, слегка улыбнувшись.
– Он когда-нибудь заставлял тебя течь, не притронувшись к себе?
Я скрестила руки на груди.
– Не все в жизни завязано на сексе. Нэш опустил бутерброд.
– Я так не думаю.
Его улыбка расцвела в полную силу, и я поняла, что не помню, чтобы он улыбался так. Его улыбка могла бы излечить рак, отменить долги по студенческим кредитам и принести мир во всем мире. Я хотела положить ее в карман и приберечь для себя. Мир во всем мире – это все равно скучно.
– Ты когда-нибудь позволишь Риду прикоснуться к тебе так, как прикасался я? – спросил он, поглощая меня одними лишь словами. Как будто мы снова стояли в том номере и я не могла ощутить его вкус на своем языке.
Я сосредоточилась на пальцах ног, пошевелила ими в конверсах и, чтобы отвлечься, сосчитала каждый.
– Я с трудом могу поверить, что позволила тебе прикасаться ко мне, – пробормотала я.
Или что позволю тебе сделать это снова.
– Тебе когда-нибудь хотелось сражаться за него? – Его взгляд читал мое лицо, собирая все ответы, которые были ему нужны, по застывшему на нем ошеломленному выражению. – Если кто-то не так смотрел на него, не так разговаривал с ним, не так прикасался к нему, ты бы подняла свой гребаный меч и ринулась в битву, забыв о броне?
– Я бы боролась за него, – запротестовала я.
Я бы действительно боролась.
Рид был моим лучшим другом.
Если бы он позвонил мне в четыре утра и сказал, что убил кого-то, я бы помогла ему рыть чертову могилу под стеной полицейского участка, если бы нужно было.
Нэш покачал головой, будто считал меня унылой и жалкой. Его уверенность наказывала меня, потому что означала, что он верит в свои слова, а когда Нэш верил, верила и я.
– Ты бы сражалась рядом с ним, не за него. Две разные вещи. Если бы он попросил тебя опустить меч, ты бы послушала, потому что это не въелось в тебя до костей, не стало рефлексом, безусловным инстинктом. У тебя остается выбор, и это разница между тем, чтобы любить кого-то и быть влюбленным. Ты можешь контролировать одно, но, черт подери, ты не можешь контролировать другое.
– Что ты знаешь о любви? – выплюнула я, ненавидя эту разницу в наших взглядах.
Буду ли я говорить что-то подобное через десять лет? Пойму ли вообще подобные вещи? Он снял пиджак и бросил его на стол, остановившись лишь чтобы ослабить галстук.
– Достаточно знать, что ты никогда не любила Рида.
– Почему?
– Потому что я знаю, на что похожа любовь. Я видел, как мама и папа любят друг друга. У твоих родителей больше денег, чем у всех, кого я когда-либо встречал, но самые богатые люди, которых я знал, это мои родители. – Он сорвал галстук, расстегнул две пуговицы на рубашке и закатал рукава, остановившись как раз в тот момент, когда показался край татуировки «искупление». – Если я и скажу тебе нечто, что стоит запомнить, так это будет вот это. Любовь – самое дорогое, что у тебя когда-либо будет. Ты платишь за нее горем, слезами и частичкой своей души, но взамен получаешь счастье, воспоминания и жизнь.
– Почему ты говоришь мне это?
– Слова имеют для тебя значение, и все же ты бросаешься ими, не понимая, что они значат.
«Да, но почему это имеет значение для тебя? Почему это так беспокоит тебя, что ты меня поправляешь? Почему, почему, почему? Я не понимаю тебя, Нэш Прескотт. Ты сам себя понимаешь?»
– Свирепая преданность заставила тебя считать, будто ты влюблена в Рида, – добавил он.
– Потому что ты так хорошо меня знаешь.
– Да. Давай прекратим это дерьмо и перестанем притворяться, что мы чужие друг другу. Ты никогда не принадлежала Риду, Тигренок. Он одомашнен. Ты – дикая. Приручить тебя было бы издевательством. Чем скорее ты это поймешь, тем скорее сможешь двигаться дальше.
Он сказал это так небрежно, так буднично, что я почти не осознала весомости его слов.
Почти.
