Его пациенты тоже успешно применяли этот метод, который зависел от волевого усилия. Но труднее оказалось заставить себя спать, когда мысли без перерыва мчатся в голове одна за другой. Однако и для этого случая он разработал систему подготовки ко сну: надо погрузиться в какую-то одну мысль, докопаться до дна всех ее углублений и обследовать все ее углы.
Сейчас он решил сосредоточиться на кровосмесительном сне, который видел в день отъезда и еще недостаточно исследовал. Ему требовалось проанализировать этот сон в одиночестве. Такой трудной задачи перед ним никогда не стояло, но это была плата за то, что он первый понял важность психоанализа. Возможно, в будущем кто-то из его последователей сможет ему помочь, но это время еще не настало.
Он снова подумал о том сне. Само собой разумеется, что речь шла об удовлетворении какого-то желания. Нужно выяснить с помощью анализа, по какой причине это стремление проявилось в виде противоестественного образа его дочери Матильды. Вдали, словно огонек в тумане, возникло решение. Фрейд ускорял его приближение, пока не сумел с трудом восстановить логику сна. Он беспокоился из-за того, что другие считали его дочь некрасивой, и, как отец, хотел ее защитить. Поэтому поставил себя на место возможного поклонника и был, как отец, счастлив в тот момент, когда тот пожелал Матильду.
Это было проще, чем он думал; то, что он не заметил сразу же эту связь, непростительно. Но часто бывает, что надо дать сну время отстояться в уме, как дают время подняться тесту для пирога. Нужно сделать так, чтобы время позволило сну разрастись и показать себя таким, каков он на самом деле. Для этого нужны время, умение и желание. Он уснул с мыслью, что эти три компонента необходимы для освещения темных сторон фактов. Нужно будет записать эту мысль, как только он проснется.
Глава 9
Эта ночь выдалась безветренной, поэтому уже с утра было душно от зноя, и мокрая от пота одежда прилипала к коже. Толпы брали приступом римские фонтанчики, но стеклянные бутылки и глиняные графины двигались не очень энергично, потому что люди обливались потом только оттого, что махали руками и кричали «поторопись». На углу улицы Панико и переулка Сан-Чельсо остановилась карета с гербом Ватикана. Из нее вылез мужчина с письмом в руке, выругал жару и решительным шагом вошел в винную лавку. Внутри было темно; помещение освещали только отблески света, проникавшего через дверь. Кто-то отодвинул зеленую занавеску, которая больше служила преградой, не выпускающей наружу дым и запахи, чем защитой от жары. Мужчина огляделся и заказал стакан «Альбаны», которую коренастая женщина налила ему из бочки, стоявшей позади прилавка. Посетитель выпил вино одним глотком, и у него по шее сразу потекла струя пота. Мужчина осушил второй стакан того же вина, потом третий – и наконец почувствовал радостное бурление своего желудка.
– Это вы Мария Монтанари? – спросил он женщину, стоявшую за прилавком. Двадцать лет назад она бы показалась ему привлекательной.
– Это моя дочь, – ответила женщина и уперлась руками в бока. – Кто ее спрашивает?
Мужчина вынул из заднего кармана брюк помятый конверт.
– У меня есть для нее письмо.
Женщина протянула руку, но посетитель отвел свою назад и добавил:
– Личное.
Женщина пожала плечами и прокричала имя своей дочери, которая в это время обслуживала клиентов у одного из столиков. Мария, услышав, что ее зовут, подошла к прилавку. Мужчина улыбнулся ей, хотя в ряду его желтоватых зубов были большие пустоты, а уцелевшие верхние зубы чудом держались в кровоточащей десне.
Да, это женщина, какой ей велел быть Бог – с широкими боками и большой грудью. Судя по размеру талии, не очень узкой, она была беременна один раз или несколько. Если бы эта Мария захотела, он бы сделал ее беременной четыре раза, а то и больше.
– Письмо пришло от самого его святейшества, нашего папы, – заносчиво сказал он. – Разве я не заслужил хотя бы поцелуй?
– Дай мне письмо, хам, – холодно ответила Мария, вырывая конверт у него из руки.
– Отстань от нее, – вмешалась мать. – И будь доволен тем, что не заплатишь за вино.
Мужчина, покачиваясь, вышел на улицу, а потом в лавке стало слышно, как он хриплым голосом кричит на лошадь и как колеса кареты подпрыгивают на булыжниках. Клиенты в лавке снова принялись за игру. Встревоженная, Мария, стоя за прилавком, распечатала письмо под взглядом смотревшей на нее с любопытством матери.
– Оно от отца эконома! – воскликнула Мария. – Мне разрешают брать с собой Крочифису, чтобы она мне помогала. Может быть, со временем она тоже сможет поступить на службу.
Мать скривила рот, нахмурилась и пристально посмотрела ей в глаза. Мир жесток, и в нем за каждую оказанную тебе услугу надо платить, если только она не оплачена заранее. Мария заметила взгляд матери и ответила на ее немой вопрос:
– Не думай всегда плохое; может быть, они решили, что мне нужна помощница из-за того, что приехал этот доктор-австриец.
– А может быть, – закончила разговор мать, ополаскивая стаканы, – это Провидение решило подумать о нас, бедных. Но будь осторожна: когда одна рука ласкает, другая может быть спрятана за спиной. А что касается этого доктора Фрейда, ты говоришь о нем слишком часто; он богатый человек, иностранец и знает о мире больше, чем ты и я.
Мария покачала головой в ответ на озабоченность матери. Кроме слов о докторе Фрейде, все остальное может быть правдой, и она будет осторожна, как обычно, потому что ее дочь – самое дорогое, что у нее есть в мире. Но, господи, где, если не в Ватикане, можно найти самое лучшее место, чтобы эта горячая головка была в безопасности? Мария ушла в комнату за лавкой и там ополоснула руки в раковине, чтобы смыть с ладоней пятна вина и его запах. Отверстие в уборной, как обычно, было грязным: ни одному клиенту не удается справить нужду в центр дыры, и Марии уже давно надоело чистить ее за каждым.
Нет, Крочифиса будет жить иначе! Может быть, она станет служить у какого-нибудь синьора и бывать в приличных домах, а не выйдет замуж по необходимости, уже беременная, за первого встречного, как вышла она. Будь проклят ее муж, и будь проклята она сама за то, что поверила его обещаниям устроить ей честную трудовую жизнь. Может быть, дочь будет служить как раз в доме этого любезного доктора. Правда, он живет в Вене. Но, насколько ей известно, австрийский император – католик и человек богобоязненный, хотя и султан у мамелюков. Жертва, которой станет разлука, будет вознаграждена: дочь будет далеко от той проклятой среды, в которой живет она сама. Сейчас это были лишь мечты, и Мария хорошо знала об этом, но без мечтаний жизнь была бы еще беднее, и они, по крайней мере, ничего не стоили.
Мария засунула письмо в корсет, поправила волосы и вышла из винной лавки под суровым взглядом своей матери. Завернула за угол и без стука вошла в свой дом. Ее дочь лежала на кровати лицом к стене и спрятав под животом ладони, которые быстро двигались. Мария отвернулась и, стараясь как можно меньше шуметь, пошла в комнату своей матери – взять две легкие шали. Кроме службы, дочери нужен еще и муж.
