Когда стемнело и разговоры затихли, госсекретарь подошел к комнате де Молины на цыпочках, почти как на тайное любовное свидание. И нетрудно было представить себе, что среди этих стен даже в таком случае, как нынешний, двусмысленные дружеские отношения развились в сторону недозволенных ласк. Вместе с тем де Молина был его исповедником, и потому визит мог выглядеть вполне законным. Дверь не была заперта на ключ, и Рамполла вошел.
– Да будет с тобой Бог, Хоакин! Я могу с тобой поговорить?
– И с твоим духом, секретарь. Тебе нужно исповедаться?
Такой прямой вопрос, заданный отстраненно и холодно, без дружеского уважения, с которым де Молина всегда обращался к Рамполле, оказался для госсекретаря неожиданностью. Рамполла все же попытался улыбнуться. Может быть, у де Молины духовный кризис.
– Нет, спасибо. Я хотел обсудить с тобой исход этих голосований. Если говорить откровенно, ты контролируешь минимум десять голосов среди французов, двух набожных испанцев и нескольких свободомыслящих. Я высоко ценю то, что ты до сих пор держался в стороне от всех группировок, но настало время сделать выбор.
Рамполла хотел зажечь сигарету, но де Молина поднял ладонь и слегка качнул головой. Этот второй отрицательный сигнал понравился Рамполле еще меньше первого.
– Ты получишь мой голос. Голоса остальных я не могу гарантировать, – сухо и спокойно ответил де Молина.
– Понятно, – ответил Рамполла и поморщился.
Когда госсекретарь выходил из этой комнаты, ему казалось, что черные, как обсидиан, глаза де Молины направлены ему в спину, как два кинжала, и вонзают ему свой взгляд между лопаток, как два лезвия. Что значит этот поворот кругом – психологический кризис, смену идентичности? Если бы этот доктор Фрейд еще был рядом, Рамполла попросил бы объяснения у него. В сущности, он никогда не чувствовал неприязни к Фрейду. К тому же доктор масон, а от масона можно ожидать открытого отказа или попытки отбить твой удар, но не удара в спину в самый важный момент. Еще немного, еще одно маленькое усилие, и он сможет справиться с этим. Сейчас больше, чем когда-либо, ему нужен Орелья.
Глава 33
Надежда Мариано Рамполлы дель Тиндаро ослабла, когда за него подали всего на один голос больше; может быть, это как раз был голос де Молины. У Готти результат упал до трех голосов, а результат Сарто, этого сына огородника и портнихи, взлетел вверх: он получил двадцать четыре. Казалось, что теперь игра окончена, но тут взял слово кардинал Звампа, который торжественно прочитал телеграмму из Москвы, подписанную самим президентом Славянского общества, Артуром Чреп-Спиридовичем. Для большинства присутствующих этот президент был знаменитым незнакомцем.
– Имея верных агентов во всех славянских городах, – громогласно читал Звампа, – я имею честь сообщить, как ревностный католик, что избрание святым понтификом одного из кардиналов-протекторов Германии приведет к восстанию тридцати миллионов католиков-славян. Так велик их гнев против немцев, смертельных врагов славянских народов.
Закончив чтение, кардинал Звампа, у которого едва не выступили слезы на глазах, перевел взгляд на Рамполлу, а тот поблагодарил его кивком. Но на других участников конклава, уже оскорбленных тем, что император Франц-Иосиф применил свое исключительное право, телеграмма подействовала совсем по-другому. Большинство из них она лишь развеселила, и результат получился противоположный намеченному.
На следующий день разочарованный Рамполла понял, что окончательно потерял надежду на избрание – если, конечно, Святой Дух не совершит чуда. И решил пойти последней картой – попытаться пробудить в кардиналах гордость.
– Нам следует утверждать и защищать независимость Священной Коллегии и свободу выбора папы, – сказав это, он остановился и повернул голову направо, потом налево. – Поэтому я считаю своим долгом не прекращать борьбу. – И добавил предписанные правилами слова: – Таково мнение моего исповедника.
Многие знали, что Государственный секретарь исповедовался у папы и у де Молины-и-Ортеги; им было ясно, что эти слова – способ заставить молодого и могущественного прелата-испанца выйти из тени. Но тот не двинулся с места и продолжал смотреть на невидимую точку перед собой. В итоге Рамполла потерял еще шесть голосов, а Сарто получил три и одним кошачьим прыжком обогнал его. Ни чуда, ни поддержки де Молины. И дьявол сильнее высунул свой хвост: на следующем голосовании результат у Сарто поднялся до тридцати пяти голосов, а у Рамполлы упал до шестнадцати. Это был огромный позор, и такой же огромной была ярость Рамполлы оттого, что его загнали в угол, не оставляя пути для почетного отступления. И так поступили именно с ним, кардиналом-секретарем! Эти псы уже готовы вцепиться зубами в раненого вожака, но они плохо знают Мариано Рамполлу из рода графов Тиндаро, у которых на гербе девять шаров и два льва, стоящие на задних лапах один напротив другого. На львах даже есть золотые короны!
В эти минуты у Зигмунда Фрейда тоже было тяжело на душе: он готовился к отъезду, составляя, но лишь мысленно, список того, что нужно сделать. Пойти в банк: пусть там оформят чек, который он предъявит в венское отделение «Райффайзенбанка»; сумма получится весьма приличная. Купить подарки Марте и Минне, возможно, одинаковые, чтобы не оказывать предпочтения ни жене, ни любовнице. Упаковать полиграф, который больше помог ему добиться доверия Марии, чем глубже проникнуть в тайники сознания трех кардиналов. И в обоих случаях он потерпел полное поражение.
За последние двадцать четыре часа он два раза запрещал себе удовлетворить сохранившийся у него остаток любопытства. Он мог бы подняться в ту каморку за фреской Микеланджело и послушать новые голосования, но посчитал это бесполезным; бесполезной ему казалась сейчас и вся поездка в Рим, кроме денег, которые он заработал как профессионал очень легко, а в личном плане – ценой сильного утомления и большого напряжения. Только звон колокола Сикстинской капеллы два раза (днем второго августа и утром третьего) заставил Фрейда спуститься в ватиканские сады, чтобы посмотреть, какого цвета дым – черный или белый.
Услышав стук в дверь, он вздрогнул так, словно палач со своими подручными явился звать его на последнюю прогулку. Нет головы – нет и боли. Потом он представил себе, как окажется лицом к лицу с Марией, обнимет ее и услышит ее голос, который среди плача произносит «да». Но, открыв дверь, обнаружил, что оба ожидания были ошибками: перед ним стоял почти собрат – несомненно, врач, даже с кожаным чемоданчиком, говорившим о его профессии яснее, чем визитная карточка.
– Простите меня за вторжение, доктор Фрейд, – заговорил этот человек в очках и шляпе, носивший бородку. – Я бы позволил себе даже назвать вас «дорогой коллега». Я доктор Лаппони, и для меня величайшая честь познакомиться с вами.
«Так и есть, – подумал Фрейд. – Я не ошибся. Он действительно врач, и страдает тем ожирением от жизни в достатке, которого сам я всегда боялся». Ученый изобразил на лице подходящую случаю улыбку – одну из тех, которые глушат в зародыше любую просьбу. Достаточно улыбнуться одним ртом, без участия глаз, и собеседник поймет, что не должен приставать к тебе.
