Даже дома двух семейств стояли по обе стороны Веншицкой ратуши, которая была построена в конце длинного Парадного проспекта, упирающегося в королевский дворец. Сады владений Горни и Вудхаусов огибали ратушу и почти смыкались позади, разделенные лишь узкой старой улочкой. А парадные ограды выпирали на круглую площадь, как два надувших зобы голубя. В своё время за такое нарушение бургомистр взыскал с лердов консоляцию, то бишь штраф и ущерб, и Горни гордились, что она была на десять эрингов больше, чем уплаченная Вудхаусами.
ГЛАВА 4
О ВОЕННЫХ ХИТРОСТЯХ И ИХ ПОСЛЕДСТВИЯХ
«…ставки принимаются 11:8, что однозначно говорит о том, каковы шансы каждого из кандидатов. Нет, я не считаю возможным уточнять, на чью победу коэффициент больше».
Из интервью лерда Холлбджорна «Биржевому листку»
В этот вечер в упомянутых домах проходили почти военные совещания.
Флоин Горни, добродушный, широкий, будто крепостные ворота, как и полагалось потомку почтенной гномьей фамилии, такой же красноволосый, как дочь, восседал во главе основательного и длинного, всем своим видом хлебосольного стола. На столешнице теснились блюда с жареными поросятами и окороками, колбасы громоздились подобно стогам, запечённые гуси, фазаны и пулярки лоснились жирными боками, мясные пироги возвышались башнями между графинов с настойками и бутылок тёмного стекла с драгоценным старинным вином. Семья и гости перекусывали после ужина, поскольку ничто так не способствует умственной деятельности, как вкусная трапеза.
— Так значит, этот эльфеныш все-таки встал на пути моей бусинки, — глава семейства кинул взгляд в окно столовой на светящиеся в глубине соседнего сада окна особняка Вудхаусов и положил себе ломоть ветчины — ароматной, со слезой. Ломоть свешивался с обоих концов тарелки, как одеяло с узкой кушетки. — Ничего, дщерь моя, папа Горни все сделает как нужно. Говоришь, тебе нужно придумать ему испытание? Да еще и государственной важности? Да кто же знает больше о государственной важности, чем гномы? — он захохотал, и родня поддержала его смехом и выкриками, а матушка одобрительно похлопала по спине.
— Папа, я сама справлюсь, — попыталась утихомирить родителя Эбигейл. Она очень любила отца, но его забота иногда принимала чрезмерные формы. Как тогда, когда он отправил Вудхауса в Гнилые топи, например.
— Ша, дщерь моя, кому, как не родным, тебе помочь, — отрезал отец и тут же умилился: — Как ты сверкаешь глазками! Как играет в тебе боевой дух наших предков!
Эби, чтобы успокоиться, скатала в трубочку бронзовое блюдо из-под перепелок и покорно кивнула.
— Скажи-ка нам, моя бусинка, что больше всего не по вкусу этому Вудхаусу?
— Больше всего он, как и все эльфы, не любит нежить и эманации некромагии, но у него просто какой-то нездоровый страх. — Эби, смиряясь, отбросила бронзовый рулончик, откусила от фазаньей ножки, прожевала. Подумала, полила ножку клюквенным соусом и откусила ещё, а затем забросила в рот чарку маменькиного травяного безалкогольного настоя. Пусть гномы гордились умением пить, не пьянея, а эльфы считали, что они в этом лучше, но сама Эбигейл от алкоголя чрезмерно веселела и начинала болтать чушь. — Но чего он совсем не терпит — это малейшего пятнышка грязи. Да что там, — немного преувеличила она, — несчастную пылинку увидит и трясет манжетами так, словно кисель взбивает.
Гости за столом одобрительно захохотали и потребовали продолжать. Ни одно гномское застолье не обходилось без долгих историй, и Эбигейл очень польстило, что на этот раз ее выбрали рассказчиком.
— Представляете, — Эби обвела всех взглядом. — Приходит в лабораторию и начинает реторты на свет проверять, пробирки, стол осматривает, словно боится, что на нём блохастая собака ночевала. А как он в дождь до жеребца идёт? Вышагивает, как танцовщица, — она продемонстрировала Натову походку с помощью вилки и фазаньей кости.
На самом деле Вудхаус ходил грациозно и плавно, засмотреться можно было. И грязи он не то чтобы избегал. Просто лицом серел и начинал чесаться. Но для красного словца можно было и преувеличить, особенно когда гости и родные так смеются.
— Но самое смешное случилось на втором курсе, в Академическом переулке, — таинственно начала Эби.
— Это который между академической библиотекой и ристалищем? Где стены так близко, что не разъехаться двум всадникам? — уточнил папа Горни. — Я слышал, так сделали, чтобы академия могла обороняться от любой армии.
— Именно он, — кивнула Эби, принимая из рук мамы Горни еще одну чарку с настоем. — На втором курсе я сидела в библиотеке и услышала на улице ржание коня Белоручки, Серебряного копытца.
— Но как ты его узнала? — насторожился папа Горни.
— Папа, как будто ты не знаешь, что эльфийские кони ржут, как поют, и каждый на свой манер, — укоризненно сказала Эбигейл. — Это наши издают звуки, сравнимые с боевым горном!
— Оттого мы и Горни! — воскликнул папа, и все выпили.
— Я выглянула в окно, а внизу едет Вудхаус. Конь сверкает от чистоты, в седло и подковы можно смотреться — так блестят, сам эльф одет с иголочки, — она горделиво выпрямилась, под всеобщий смех продемонстрировав, как Вудхаус держит уздечку, высокомерно подняла подбородок, стараясь не думать, что она сама на коне бы скорчилась и вцепилась в гриву, зажмурив глаза. — И плащ так ниспадает с лошадиного крупа и развевается, — пополоскала рукой. — Ступает по переулку как по облакам, лужи на земле объезжает. А знаете, как он говорит наше гномское «Тпру-у!»?
Все затаили дыхание.
— «Тпрррррррю!» — манерно пропищала Эби, и все захохотали.
— Клятые эльфы, — утирая слезы, проговорил папа Горни. — «Тпрррррррю!», вот это да! Это ж таки надо так наш гномский язык исковеркать!..
— И кто же виноват, что по грязи в этот самый момент решила проползти змея? Единственное, чего боятся эльфийские жеребцы. Я-то точно не виновата! — смешливо добавила Эби.
Присутствующие давно перестали есть, потому что боялись подавиться.
— И что же, конь взбрыкнул? — догадался Флоин.
— Еще как, — потупилась Эбигейл. — И Вудхаус свалился прямо в лужу! Не пострадал, конечно, эльфы ведь как кошки гибкие. Но извозился с ног до головы! Встал, посмотрел на себя — и начал ругаться так, что я и в шахтах дяди Урюписа такого не слышала. Ругается и чешется, ругается и чешется!
— Ну не придумывай, дочка, никто не переругает дядю Урюписа, — благодушно проговорил папа Горни. — Разве что твоя мама ухитрилась, когда я по недосмотру сломал ее любимый молот.
Агнес Горни, мама Эби и сестра вышеупомянутого Урюписа, потупилась, запунцовела и похлопала мужа по плечу широкой рукой.
— Рассказывай дальше, дщерь, — велел папа.
— А затем Вудхаус взял и от злости замостил переулок брусчаткой, просто переформировав землю, — продолжила Эби. — Столько энергии вбухал, только чтобы больше не испачкаться! Он после этого, наверное, неделю чесался и месяц слабее котенка был.
