— Его называют дикарем, — заметила я.
— Не узнаю тебя, Николетта. С каких это пор ты составляешь мнение о ком-то по чужим словам или слухам? — лукаво улыбнулся отец.
— Ты прав, папа, — тут же согласилась я, а потом осторожно спросила: — Мне действительно придется завтра уехать назад в академию?
Он тут же посерьезнел.
— Да. Мне очень жаль, дорогая. Я бы очень хотел, чтобы ты осталась, и мы провели эти дни вместе, но у нас с Брэндоном есть дела.
— О природе которых ты мне рассказать не хочешь.
— Ничего из того, что требует твоего внимания.
— Я видела, как ты общался с этим бароном, — начала я, теребя ручку веера.
— Николетта, — вздохнул отец и покачал головой.
— Это же не тайна. Если бы ты хотел, чтобы о вашем разговоре никто не знал, надо было запереться в кабинете, а не беседовать у всех на виду, — парировала я.
— В следующий раз так и сделаю, милая.
— Он мне не нравится. Неприятный и скользкий тип.
— Барон и мне не нравится, Николетта.
— Тогда почему ты продолжаешь с ним общаться?
— Есть вещи, которые сложно объяснить.
Ох уж этот тон. Мне скоро двадцать, а они все равно продолжали относиться ко мне, как к глупому ребенку. Меня жутко возмущала такая несправедливость.
— Ты просто не хочешь этого делать, — вздохнула я, покачав головой. — В любом случае прошу тебя, будь осторожнее.
— Обещаю. Совсем скоро мы вернемся, и я выпрошу тебе недельный отпуск в академии, который мы проведем все вместе.
Папа, как и Брэндон, так и не смог выполнить свое обещание.
Через пять дней связь с шахтами резко оборвалась. Обман? Взрыв? Или что похуже? Прииски находились на границе с воинственным племенем гаргаров.
Да, имелся мирный договор. Однако с момента его заключения прошла не одна сотня лет.
А вдруг?
Внутри все холодело от этого вдруг…
И потянулись долгие дни ожидания и тревоги, страха и надежды, которым не суждено было сбыться.
Глава вторая
НИКОЛЕТТА
Я плохо помню ту неделю.
С момента, когда меня срочно, прямо во время занятия у Каргерайта, вызвали в ректорат и сообщили о происшествии, до начала конца.
Все это время я провела в замке, среди слуг. Тенью бродила по комнатам, вздрагивая от каждого звука и ждала… ждала хоть какой-нибудь вести.
О том, что осталась одна, я поняла не сразу.
Просто очнулась однажды утром, посмотрела на календарь, который отмерил восьмой день неизвестности, и неожиданно поняла, что нет ни родственников, ни друзей… никого.
За эти дни меня не навестила ни единая душа. Не пришло ни одной записки с соболезнованиями.
Меня словно отрезали от окружающего мира и выбросили.
Или… я ошибалась?
Вскочив с постели, я накинула пеньюар и вызвала горничную.
— Доброе утро, айми. К сожалению, новостей нет, — печально произнесла Ирма.
— Я поняла, — кивнула и внезапно осознала, что не чувствую ничего. Ни радости, ни тоски, ни сожаления. За эти дни мои эмоции словно атрофировались, исчезли, уступив место пустоте. Такой темной и тягучей, что из нее, казалось, невозможно выбраться, оставалось только глубже погружаться в черноту. — Ирма, где вся почта?
— Какая почта, айми? — непонимающе нахмурилась девушка, ловко заправляя постель.
— Не знаю, письма, записки, хоть что-нибудь, — несколько раздраженно ответила я.
Какие-нибудь слова утешения, поддержки. Пусть и насквозь фальшивые, но так необходимые сейчас.
Почему все вокруг молчали?
«Скорее всего, слуги, видя мое состояние, решили меня поберечь и ничего не приносили. Филипп… он, наверное, весь извелся, не получив от меня ни строчки».
О том, почему он ни разу не навестил, я старалась не думать.
«Он просто… очень воспитанный. Понимает, как мне тяжело и дает возможность побыть одной… хотя… его поддержка сейчас как никогда нужна. Надо, надо найти почту. Это все объяснит».
— Ничего не было, госпожа, — растерянно отозвалась Ирма и замерла с подушкой в руках. А в глазах ее плескалась такая жалость, что захотелось кричать.
— Вероятно, это какая-то ошибка, — пробормотала я, потирая ноющие виски.
«Потому что это не может быть правдой. Никак не может. Мы же Альбери — древняя, всеми уважаемая семья… или я чего-то не знаю?»
— Ирма, мое платье! — приказала я, застыв посреди комнаты.
— Какое? — тут же встрепенулась горничная.
— Любое, — все больше раздражаясь, отрезала я.
И с силой впилась ногтями в свою густую шевелюру, словно это могло помочь очнуться от кошмара, в который как-то незаметно превратилась моя жизнь.
Я больше не могла сидеть и ждать. И так слишком много времени потратила на хандру.
Следовало действовать. Уверения нашего поверенного в том, что все будет хорошо и нечего волноваться, меня уже не устраивали.
Пришла пора признаться себе, что все совсем не хорошо и надо предпринимать хоть какие-то меры. Идти с прошением к королю, в конце концов. Он точно не откажет.
Стоило мне переодеться и привести себя в порядок, как в дверях спальни появился дворецкий.
— Айми Николетта, — почтительно склонил седую голову Аберфот, — к вам гордин Оферман. Я проводил его в голубую гостиную (прим. авт.: гордин — вежливое обращение к мужчине-простолюдину).
— Отлично. Именно он мне и нужен.
— Прикажете подать чай с бутербродами?
— Позже, Аберфот, — проходя мимо него, быстро ответила я, — все позже.
Оферман уже много лет служил у нас поверенным. А ранее эти обязанности исполнял его отец, дед и так далее. В общем, это был длительный деловой союз, и я не сомневалась в Офермане. До недавнего времени.
— Айми Николетта, — поднимаясь с кресла, проговорил мужчина и склонил лысую голову, — простите за столь ранний визит.
Оферман был невысокого роста, чуть полноватый и с неизменными очками на курносом носу.
— Ничего страшного, — быстро произнесла я, присаживаясь напротив. — Есть новости об отце и Брэндоне?
— Есть. — Вздохнув, он поднял на меня тяжелый взгляд. — К сожалению, мне нечем вас порадовать.
Я до боли сжала кулаки, но больше ничем не выдала обуревающие меня страх и отчаяние.
— Говорите.
— Мы, наконец, смогли получить хоть какие-то новости.
