Накануне поздно вечером Ваня сходил туда, где стояла его машина. Похоже, менты ее не нашли. Решили ехать на ней. Не исключено, что придется уходить от погони.
В половине двенадцатого мы подъехали к церкви. Ваню не узнать. Он в дорогом костюме, пробор тщательно зачесан, на носу солнцезащитные очки. Если бы я не участвовала в его преображении, я бы тоже не узнала. В руке у него букет цветов.
Ваня поставил машину у заднего церковного двор. Без пяти двенадцать я позвонила Кириллу. Сказала, что я на месте.
Гультяев
Я решил не ставить в известность Пряхина. Справимся своими силами. Петрович забрал бы себе половину выкупа. Корзун и Шепель не в курсе, сколько принесет Клава. Им хватит по пять тысяч, даже многовато будет, остальное – мне. Из головы не выходит: сколько же она взяла у Ярослава, если не пожалела на подругу ста тысяч?
Мы приехали за час, осмотрелись. Похоже, Клава решила устроить обмен на переднем церковном дворе. С ее точки зрения, самое подходящее место. Немного народу – трудно устроить кипеш и остаться незамеченным.
Клава позвонила мне без пяти двенадцать. Сказала, что она на месте. Я ответил, что я – тоже. Клава сказала, чтобы я вместе с Элей шел в церковь. Это спутало мне все карты.
– Ты хочешь, чтобы обмен произошёл в церкви?
– Да, – подтвердила Клава. – Я не хочу, чтобы ты наделал глупостей себе же во вред.
Черт с тобой, морковка. Я велел Корзуну и Шепелю идти следом и обождать меня возле входа в церковь.
Клава
Корзуна и Шепеля надо было отсечь. Ваня подошел и потребовал, чтобы они сели обратно в машину. Корзун дёрнулся, но Ваня наставил на него пистолет.
Кирилл приказал Корзуну и Шепелю сидеть в машине и контролировать выход с церковного двора.
Я до последней минуты надеялась, что ОМОН освободит Элю. Но надежда на Надежду Егоровну не оправдала себя.
Я вошла в церковь. Там было немного народу. Батюшка беседовал с прихожанкой. Увидев меня, он показал глазами, что у него всё готово. Я подошла к Кириллу и Эле. Подружка, кажется, плохо спала. Лицо бледное, под глазами синева.
Я спросила:
– Эличка, они ничего с тобой не сделали?
Подружка покачала головой: нет.
Гультяев не сводил глаз с моего пакета.
Обсуждая обмен, мы исходили из того, что нас будет брать Пряхин и его менты. Мы не ожидали, что Кирилл решит обойтись силами своих шестёр. Если бы мы знали, что будет именно так, мы бы не стали проводить обмен в церкви. Чтобы уйти от Гультяева и его своры, достаточно было показать им ствол.
Но отступать теперь от плана было поздно. Я отдала Кириллу пакет. Он выпустил рукав Эли. Мы подошли с подружкой к амвону. Я оглянулась. Кирилл рассматривал в пакете деньги. Я открыла дверцу амвона…
Когда он поднял глаза, нас уже не было.
За амвоном нас поджидал священник. Он провел нас по лабиринту к заднему двору. К нам уже подбегал Ваня. Мы сели в машину. Эля рыдала. Я гладила ее по голове и говорила одни и те же слова:
– Всё кончилось, Эличка, всё кончилось.
Откуда мне было знать, что всё только начинается.
Глава четвертая
Ваня
Эля вышла из машины в Большом Николопесковском переулке. Сухо попрощалась. Это было неожиданно даже для Клавы.
– Она считает тебя виноватой, – предположил я.
– Само собой, – сказала Клава.
Я спросил, что будем делать дальше. Может, сфотографируемся на паспорта? Или, может, прекратим скрываться и, как посоветовала судья, обратимся в МВД?
Клава пожала плечами. Ей было как бы все равно.
– Ну, так что? В МВД? Пока еще деньги целы?
– Ста тысяч долларов уже нет, – сказала Клава.
Сколько???!!! Ну, широкая душа! Могла бы сказать, сколько собирается заплатить. Гультяеву хватило бы и десяти тысяч.
Я повторил вопрос: так что, едем в МВД?
Клава ответила нервно:
– Ну, приедем. Выложим деньги. Нас тут же арестуют. Начнется следствие по факту хищения денег из сейфа. А следствия по факту похищения меня и Клавы либо не будет, либо закончится ничем. Нет ни одного свидетеля. То есть раскручивать будут только нас, а Кирилл останется в стороне.
– А я разве не свидетель?
– Ты мой сообщник, лицо заинтересованное, какая тебе вера? Короче, если хочешь сесть, поехали. Тебе намотают лет пять. Мне еще за хищение шестого тома добавят. Встретимся лет через шесть-семь.
У меня крыша сползала. Вот как бывает в жизни. Был свидетелем – стал сообщником. Жил на свободе – придется жить в тюрьме. Только встретил девушку, о которой мечтал – девушка исчезнет за решетками и бетонными стенами. Был опорой для мамы – мама останется одна.
И все оттого, что связался с этим Гультяевым. Но если бы не связался, не встретил бы и не спас Клаву. Вот как бывает в жизни…
Я все-таки собрался и стал думать, что же предпринять, если вариант с МВД не годится. Как развязаться с Гусаковым? А очень просто. Вернуть ему деньги. Сто тысяч он простит. Будет рад, что остальные девятьсот тысяч отдали. Но со мной разговаривать он не будет. Нужен посредник.
Клавой сказала:
– Это выход только в том случае, если не возбуждено уголовное дело. А как ты это узнаешь?
То, что Гусаков тут же обратится к Пряхину, я не сомневался. Но возбудил ли уголовное дело Пряхин? Скорее всего, возбудил. У него на меня зуб. Это выгодно и Гусакову. Если сяду, ему легче будет оттяпать квартиру у мамы.
И все же можно сделать попытку договориться с Гусаковым. Вернуть ему под расписку деньги, он заберет назад свое заявление. Ущерб будет возмещен. Даже если нас поймают и привлекут, срок дадут минимальный.
Клава согласилась: можно попробовать. Но как-то вяло. То ли не верила, что Гусаков пойдет на сделку, то ли было жалко расставаться с деньгами. А может быть, была расстроена, что Эля ушла, не попрощавшись
Эля
Мои спасители предлагали поехать к ним. Но я попросила отвезти меня в Большой Николопесковский переулок. Я хотела быстрее оформить место в общежитии, закрыться в комнате и никого не видеть. В особенности Клаву.
Мне было не интересно, каким образом она вытащила меня. Если за деньги, то мне было все равно, за какие деньги.
Только Ваня вызывал у меня позитивное чувство. Точнее, сочувствие. Наверно, потому что тоже был жертвой. Я выбывала из этой дикой заварухи, а он оставался.
Ваня, между прочим, очень изменился. Без растительности на лице ему гораздо лучше. Я сказала ему «спасибо» и сухо попрощалась с Клавой. Она сунула мне какой-то сверточек. Мол, это мне на жизнь. Я не стала возражать. В конце концов, мне полагалось какое-то возмещение за моральный ущерб.
