– Только что от меня ушли, – шепчет Маруся. – Вами интересовались, но я ничего не сказала.
– Чего «ничего»?
– Ну, что вы без документов.
Врёт, однако, старушка.
Делюсь с Клавой. Она в ужасе:
– У нас же там грим!
Да, это нехорошо. Если найдут, будут знать, что мы можем быть загримированными. И в жизни, и на фотографиях.
Снова звоню Марусе. Спрашиваю, когда были у неё менты.
– Час назад, – говорит Маруся.
Если не врёт, можно рискнуть.
– Жди меня здесь, – говорю Клаве.
– Я с тобой.
– Тебе нельзя.
– Нет! – Клава вцепилась мне в рукав.
На нас уже посматривали. Пришлось сказать, что задумал. Я всё рассчитал. От кафе, где мы сидим, до квартиры четыре квартала. Это две минуты бега трусцой. Сколько нужно времени, чтобы подняться на четвертый этаж и забрать наши вещи? Еще три минуты. Значит, через семь, максимум, десять минут я должен вернуться. Но даже если Пряхин меня возьмёт, ничего страшного.
– Как это? – удивилась Клава.
– Очень просто. Зачем я ему нужен без денег?
– Ты, наверно, просто не знаешь, как они умеют выбивать признания. Они увезут тебя в укромное место и начнут пытать.
Я понял, что напрасно теряю время. Я еще раз сказал, чтобы ждала меня здесь, и выбежал из кафе.
Мне надоело делать всё так, как задумала Клава. Я решил показать, что тоже умеет просчитывать ситуации.
Ваня
Я произвожу впечатление человека, простого, как ситцевые трусы. Иногда это меня злит, и я пытаюсь доказать, что это не так. Сейчас я хотел доказать Клаве.
Я позвонил Гультяеву и попросил телефон Пряхина.
– Зачем тебе? – спросил подонок.
– Если не дашь, Пряхину это не понравится, – пригрозил я.
Гультяев продиктовал цифры. Я набрал Пряхина и назвал себя. Долгое молчание.
– Чего тебе? – грубо спросил опер.
Я сказал, что предлагаю договориться.
Пряхин хмыкнул:
– Запахло жареным?
– Да, в Марусину квартиру мы больше не войдем.
Снова молчание. Наконец:
– Ну, и что ты хочешь предложить?
Я за эти дни заметно прибурел – без заминки перешёл на «ты»
– Мы отдаем всё, что взяли – ты оставляешь нас в покое.
Пряхин снова хмыкнул:
– Нет, солдат Смирнов, обратного хода быть не может, дело уже заведено.
– За девятьсот тысяч долларов можно прекратить.
Пряхин молчал. Кажется, этой цифрой я его огорошил.
– Завтра в двенадцать жду тебя у входа в метро «Охотный ряд» со стороны
Манежа. Только учти, если придешь не один, я не подойду.
– Зачем тогда вы взяли деньги, если хотите отдать? – спросил Пряхин.
– Деньги – заложники, неужели не ясно? Только не забудь заранее написать расписку. Иначе ничего не получится.
Опер возмутился:
– Какая ещё расписка? Ты что, Смирнов, совсем потерял чувство реальности?
– А как мы потом докажем, что вернули деньги?
Пряхин нехорошо рассмеялся:
– Когда потом?
Одного этого вопроса было достаточно, чтобы понять: Пряхин ищет нас только для того, чтобы отнять деньги.
– Ну, как знаешь, – по моей интонации было ясно, что я сейчас отключу мобильник.
– Погоди! – чуть не заорал Пряхин.
Дальше наш разговор протекал вполне мирно.
Я сел на скамейку на другом конце двора и стал наблюдать за подъездом, в котором мы жили. Пряхин не появлялся. Никто не появлялся.
Я вошел в квартиру, забрал вещи и неторопливо, проверяясь, вернулся в кафе.
Клава смотрела на меня так, будто уже не надеялась снова увидеть. У меня ушло втрое больше времени, чем планировал.
– А где ночевать будем? Загримируемся под бомжей? – пошутила Клава
Я ответил в том же духе:
– Можно одну ночь и не поспать. Посмотрим ночную Москву.
– Можно подремать в машине.
– Ну, уж нет! Я люблю спать в постели.
Клава заплакала. Это был ее первый, пока несильный нервный срыв.
Я сказал, что позвоню сейчас одному человеку. Скорее всего, он нас приютит.
Пряхин
Когда Ваня позвонил мне, мы с Герой были на пути к Марусиной квартире, но попали в небольшую пробку. Закончив этот странный разговор, я стал прокручивать его в голове. Кидок Гультяева на фоне лимона, который обещал принести Ваня, выглядел детской проказой. Но и предложение Вани похоже на обманку. Зачем откупаться от меня, если можно договориться с Гусаковым?
Тем не менее, нужно было подготовиться к завтрашней встрече, а главное – определиться, что делать с Ваней. То ли паковать его и сдавать в СИЗО, то ли гасить.
Гасить на Охотном ряду, где тусуется молодняк и болтаются фэсэошники в штатском, полное безумие. Но как там у Горького? Безумству храбрых поём мы песню? В тайнике у Геры лежит изъятая у бандюганов глухая тетка с маслинами, ждет своего часа.
Сидя в машине, я искоса смотрел на Гошу. Срезанный подбородок, большой рот, редкие волосы, нос уточкой, узкие плечи, небольшой росточек. Еще лет двадцать назад такого дистрофана не взяли бы в нашу систему.
Гера на двенадцать лет моложе меня. Ему всего двадцать четыре года. Но выглядит постарше. Сказалась, видно, работа в СИЗО. Склонность к садизму старит. А то, что Гера жесток, я не раз убеждался. Но в данном случае в его психологическом портрете важно только то, что он знает, каково париться на нарах.
Для начала я просто передал разговор с Ваней. Гоша закурил, по привычке анашиста, глубоко, с легким свистом затянулся.
– А он деньги просто так возвращает?
– Расписку хочет получить.
– Значит, расписку надо как-то изъять?
– Правильно мыслишь.
– Так ведь просто так он не отдаст.
– Просто так не отдаст.
Гера не выдерживает:
– Что от меня требуется?
– Ты не даёшь ему уйти.
Я спросил, в каком состоянии глушак.
– А что ему сделается. Лежит, как шпроты, в масле.
– Сможешь?
Гера ответил не спеша:
– Смотря, за какие бабки.
Гера, как и Кирилл, не знал, какая сумма была похищена из сейфа Ярослава. Это его обижало и мучило. Он понимал, что сумма большая. Иначе чего бы я скрывал?
