– Отец, на этой «буханке» других пленных привозили. Или увозили, чтобы сбросить в пропасть.
Отец не стал дальше спорить.
– А что с этим аулом? Аул наказал?
– Понятия не имею.
– А как ты думаешь, Пряхин знал, что пленных держат для трансплантации?
Я покачал головой: откуда мне знать? Отец налил еще водки. Выпил и сказал, как бы разговаривая с самим собой:
– Нельзя нам жить вместе. Они не думают о последствиях, а мы – думаем. То, что нам запрещено, им разрешено, и наоборот. Мы слишком другие, чтобы жить вместе с ними. Слишком слабые, чтобы их изменить.
Неожиданно спросил:
– Ты ходил в детский сад?
– Ходил.
– У вас в группе кто-нибудь из детей кусался?
Я покопался в памяти. Кажется, было.
Отец продолжал:
– Знаешь, есть одна интересная теория. Ученые провели специальное обследование таких детей и установили, что никто не учил их кусаться. Они родились злобными и хищными. Так вот, о теории. Зиждется она на том, что пра-человечество прошло в своём становлении страшную стадию поедания людьми друг друга. Охотиться на себе подобных было проще, чем на мамонтов и других зверей. Это, между прочим, подтверждается каннибализмом в наши дни. По этой теории человеческий род разделился на два вида: хищных и нехищных особей. На первый взгляд, вроде бы чушь несусветная. А с другой стороны… Ты меня понял?
Я не очень понял. Мне хотелось, чтобы отец продолжал разговор. Но он
сказал, что завтра ему рано вставать.
Ярослав Платонович Гусаков
Сегодня утром глянул в зеркало и впервые в жизни увидел, что соответствую своему возрасту. Как-то резко стал сдавать. Замучила бессонница. Никогда раньше не боялся смерти. И сейчас не боюсь. Но мысли о бренном отравляют существование.
Завтра получу обратно почти все деньги. Даже не верится, что Клава пошла на этот обмен. Значит, спокойная жизнь дороже.
Пишу расписку в получении. Ставлю подпись. Это всё, что от меня требуется. Можно, конечно, написать еще заявление, о котором просил Волнухин. Чего мне стоит.
Пишу: «Прошу считать случившееся досадным недоразумением. Последнее время из-за переутомления и нервных перегрузок, связанных с проведением моего завода через процедуру банкротства, у меня случаются провалы в памяти. Все свои сбережения, за исключением пачки юаней, я положил в тайник и вспомнил об этом только сегодня Что касается отпечатков пальцев гражданки Павловой на ключах и пачке юаней, то я сам давал ей подержать в руках ключи и китайские деньги».
Расписываюсь.
Звонок в дверь. Это Гультяев. Просит ключ от сейфа. Я говорю, что ключ
забрал криминалист.
– Чем занимаешься? – спрашивает Гультяев. – Развлечься не хочешь? У нас
новые тёлочки.
Нет, спасибо. Что-то меня больше не тянет на тёлочек.
Гультяев втягивает в меня в какой-то пустой разговор. Я позволяю ему зайти в кабинет. Он видит у меня на столе у меня расписку и заявление. Читает. Я выхватываю у него листок. Он звонит Пряхину.
Пряхин устраивает мне допрос. Стращает, что меня кинут. Отберут расписку и заявление, а деньги не вернут. Настаивает, чтобы встреча с Волнухиным прошла под его контролем.
Александр Сергеевич Волнухин
Я приехал в ресторан «Арбат» за полчаса до назначенного времени. Попросил официантов присматривать за мной. Я мог бы привести десяток крепких мужиков. Но зачем кому-то знать о моих проблемах? Сел за свободный столик, поставил сумку с деньгами между ног, заказал себе кофе.
Гусаков был точен, что не удивительно в его положении, только какой-то нервный, дёрганый. Даже поздороваться забыл. Сидел и будто чего-то со страхом ждал.
Вижу, к столику направляются двое. Один предъявляет удостоверение: майор Пряхин.
– Профессор Волнухин, что у вас в сумке?
Дикая ситуация. Говорю, что это мое дело, личные вещи неприкосновенны.
– В таком случае, – говорит Пряхин, – вам придется проехать с нами. Вы подозреваетесь в пособничестве грабителям.
Как обухом по голове. Официанты спрашивают, что тут происходит. Пряхин суёт им под нос удостоверение, они исчезают.
Пряхин повторяет вопрос:
– Что в вашей сумке?
Говорю, мне надо позвонить адвокату.
Пряхин смотрит насмешливо:
– Звоните. Но я могу сказать, что вам посоветует адвокат. Он посоветует отдать то, что вам не принадлежит. Ну, в самом деле, профессор, не будете же вы утверждать, что сжимаете сейчас ногами ваши кровные денежки. Не ставьте себя в глупое положение. Через час ваше имя попадёт в газеты. Зачем вам скандал, милейший Александр Сергеевич?
Оторопело молчу. Пряхин дожимает меня:
– Ваш адвокат вынужден будет также признать, что вы пытались совершить сделку преступников с потерпевшим в обход правоохранительных органов. Профессор, как видите, мы подошли к вам без понятых. Мы подумали о вашей репутации. Осталось подумать вам.
Собираюсь с духом и спрашиваю прямо:
– Чего вы хотите?
Пряхин отвечает с издевательской интонацией:
– Вернуть награбленное потерпевшему Гусакову. Но не в частном порядке, как пытались сделать вы, а как положено – по закону.
Возле столика появляются два подозрительных парня. Пряхин объявляет их понятыми. Сумку поднимают на стол, открывают. Она наполнена пачками денег, аккуратно упакованными в плотный целлофан.
Пряхин велит пересчитать. Один из понятых начинает вынимать из целлофана пачки долларов. Вдруг глаза у него из них округляются.
– Петрович, это шоколад.
Действительно, это плитки шоколада. Только вместо этикеток наклеены копии стодолларовых купюр, которые можно купить в любом киоске.
Пряхин сам лезет в сумку. Под плитками шоколада лежат старые журналы.
Гусаков нервно смеётся. Его смех переходит в хохот. Он хохочет, как помешанный.
Похоже, Пряхин из тех мужиков, которые даже в ярости говорят спокойным тоном.
– Не ожидал, профессор. Я-то подумал, вы всего лишь посредник. Вместо похищенных денег вы принесли «куклу». Знаете, что это означает? Вы действуете заодно с грабителями.
Трудно соображать в такой дикой ситуации, мысли путаются. Но что-то мне подсказывает, что Пяхин блефует.
Стараюсь не терять самообладание.
– Ладно, – говорю, – тогда я звоню адвокату.
Достаю мобильник, набираю номер. Адвокат обещает приехать минут через двадцать.
Он появляется через час – попал в пробку. Вникает в ситуацию, о чем-то советуется с Пряхиным. Подходит ко мне:
