– Вам придется дать подписку о невыезде.
Я заметил за собой слежку. Это, должен сказать, так неприятно. Следит напарник Пряхина. Тот, что был с ним в ресторане. Ваня называл его Герой. Гера открыто водит меня на своей «Ладе-приоре». То ли считает лохом, то ли Пряхин велел давить на психику.
Еду к Анне. Пусть Пряхин убедится, что мы с ней знакомы. Стараюсь не думать о том, что теперь пострадает моя безупречная репутация. Я должен помогать сыну во что бы то ни стало. То, что он будет думать обо мне, важнее того, что обо мне будут думать другие люди.
Сейчас всего главнее – Ваня. Надо избавить его от этой Клавы. Она может завести его слишком далеко.
Анна готовит кофе, ставит на стол запеканку собственного приготовления. Её запеканки – объеденье.
Рассказываю, что произошло.
– Кажется, эта Клава только делает вид, что хочет выпутаться.
Анна хочет что-то сказать, но не решается.
Наконец, говорит:
– Это у неё наследственное. Ярослав всегда был жуликоват. Но всегда умел найти своей жуликоватости убедительное объяснение.
Я ошарашен:
– Ты хочешь сказать, что она – его дочь? А сам Ярослав знает? Почему не скажешь ему?
– Боюсь, не поверит. Подумает, что хитрю. Ты же знаешь, как мужики относятся к таким сообщениям.
Как говорят шпионы, отрубаю «хвост», приезжаю на дачу. В глазах Вани немой вопрос: как прошёл обмен? В глазах Клавы – страх и немного стыда. Совсем чуть-чуть.
– Зачем ты это сделала? – спрашиваю, стараясь смягчить интонацию.
Прежде чем ответить, она ставит условие:
– Сначала расскажите, как было дело.
– Какое это имеет значение?
– Очень большое. Вы ведь договаривались с Гусаковым, что возвращение денег будет проходить без свидетелей. Он приехал один?
– Нет, не один.
– Вот видите. Кто с ним был?
Мы поменялись ролями. Теперь она меня допрашивала.
– С ним был Пряхин и его люди.
Неловкость в глазах Клавы пропала. Глаза её светились торжеством.
– Вот видите!
Не выдерживаю:
– А ты подумала, в каком я окажусь положении.
Клава вздыхает:
– Извините, Александр Сергеевич. Но вы так настаивали на обмене. Я не могла вас переубедить.
Нет, я должен был уличить эту дрянь. Пусть Ваня видит, с кем связался.
– Клава, ты можешь сказать, зачем ты выгребла из сейфа деньги?
– По-моему, я уже объяснила.
– Я помню. Ради подруги, ради мамы, ради мамы Вани. Но я не перестаю удивляться, как ты могла так быстро сообразить.
Клава хитро улыбнулась:
– Мне сегодня ночью пришло в голову: а может, в сейфе и не было никакого миллиона? Может, Гусаков придумал. Потерпевшие почти всегда преувеличивают размер ущерба. Ладно, предположим, в сейфе был миллион долларов. Может ли владелец небольшого завода честно заработать такую сумму? Нет, Александр Сергеевич, не может. Обычно такие заводы еле-еле сводят концы с концами, задерживают зарплату, прибыли почти никакой. Значит, Гусаков нажил эти деньги незаконно. Скорее всего, недоплачивал рабочим. Значит, это ворованные деньги. Почему я должна их возвращать вору? Лучше вернуть государству. Но это не всё. Я не просилась в гости к этому Гусакову. Меня заставили. Он меня купил, снял. Ему было глубоко фиолетово, что я при этом чувствую. С его стороны это было преступление. Только это преступление не было доведено до конца, появился Ваня. И что? Я должна была уйти просто так? А как насчет возмещения морального ущерба? Сейчас, если меня поймают, будет следствие, суд. Но если я скажу, что Гусаков меня домогался, никакого следствия и тем более суда над ним не будет. Смешно даже говорить об этом. Разве это справедливо, Александр Сергеевич?
Я спросил осторожно:
– Всё, что ты говоришь логично, правильно, справедливо. Но неужели не чувствуешь при этом никакой неловкости?
Клава осенила себя крестным знаменем:
– Христом Богом клянусь, у меня даже мысли не было присвоить эти деньги.
– Ну, правильно, – пробормотал я. – А если не было умысла, то нет и вины. Это еще в римском праве было записано. Только как ты это докажешь?
Клава подошла к Ване, положила руки ему на плечи, склонила голову на его грудь.
– Не хочу об этом думать.
Мне оставалось сказать самое главное. Но прежде я хотел кое-что понять.
– Клава, а что ты чувствовала, когда была рядом с Гусаковым?
Девушка поняла, что я не просто так задал этот вопрос, смотрела лукаво и в то же время настороженно.
– Я уже говорила Ване. Мне его жаль, неплохой дядечка. Богатенький, но какой-то несчастливый.
Я объявил почти торжественно:
– Этот дядечка, Клава, твой отец.
Глава пятая
Клава
У меня сейчас странное состояние. Хотела узнать, кто отец. Ну, узнала. Раньше думала, это будет самый радостный миг в жизни. Ничего подобного. Не знаю, как назвать своё состояние.
Жуть. Меня трясёт. В голове крутятся картинки. Вот захожу в его квартиру, вот сажусь за стол, вот он увивается… А ведь он сейчас тоже прокручивает…
Не звоню ему. Боюсь, не поверит. Об этом ему должна сказать мама. Звоню ей, стараюсь уморить:
– Мама, нашлась наша пропажа.
Мама не понимает:
– Какая пропажа?
– Папочка нашёлся.
Мама вздыхает:
– Кто тебе сказал? Анна Дмитриевна? Ваня?
Господи, какое это имеет значение!
– Мама, дать тебе телефон отца?
– Зачем?
– Скажи ему сама, а то он мне не поверит.
– Он и мне не поверит.
– Что же делать?
– Ничего не делать. Как жил, так и пусть живёт.
Страшно сказать маме правду. Понимаю, что рано или поздно всё равно узнает, и – не могу. Язык не поворачивается.
Пока что единственный плюс в создавшейся ситуации – это то, что я могу не сдавать украденные деньги государству. Если у отца нет других детей, то это как бы моё наследство.
Спрятала пока деньги на даче у Александра Сергеевича. Закопала в кустарнике. Сто тысяч басов оставила при себе, на всякий случай. Деньги, между прочим, придают уверенности. Если придется бежать – не попадём.
Пряхин
В ресторане я присмотрелся к Волнухину. У него глаза человека, который знает и понимает больше, чем обычные люди. С ним не особенно поговоришь на «ты».
