Но то, что Надежда Егоровна проявила коварство ко мне – факт. Теперь понимаю: я должна была пойти «паровозом». А она как бы не при чём. А кто велел подшить все результаты экспертиз в один том?
Ваня повернулся ко мне:
– Гаишник может учуять запах. Начнут проверять. Могут обыскать машину. Тебе это надо?
Нет, мне не надо, чтобы нашли деньги. Выбрасываю бутылку в окно. Слышно, как она разбивается об асфальт. Открываю окно, проветриваю салон.
– Что тебе сказала мама? – спрашивает Ваня.
– Потом.
Как только Ваня узнает, что у меня были отношения с Мартыном, сразу поймёт, что я делаю из него дурака. А мне просто не хотелось его огорчать. Когда в тот вечер мы легли… Короче, я сыграл боль, а под подушкой у меня была помада. Когда он кончил, я попросила его встать и потащила простынь в ванную, как бы застирать. В полумраке было видно, что простынь как бы в крови. А на самом деле то были следы помады.
Многие девчонки так делают. Не будет же парень требовать простынь, разглядывать её. Да, это обман. Но только ради того, чтобы не омрачить любовь. Женщина так устроена. Ей трудно дойти до постели с любимым человеком, не допустив ни одной ошибки, не попав ни в одну сеть. Чем она незаурядней, тем меньше у неё шансов остаться никем не тронутой. Так пишут в книгах. И я на себе испытала: так и есть!
Элька почмокала губами. Я отстранилась от неё, затекло плечо. Подружка сползла головой на мои колени. Меня бросило в жар, горячая волна пробежала по всему телу, от кончиков пальцев ног до кончиков ушей. Я закрыла глаза. Мы летели в какую-то другую жизнь, может быть, еще более опасную, чем та, которая осталась позади. Но у меня не было страха перед неизвестностью. Я боялась только, как бы не проболталась Элька. Как бы не начала интриговать против меня.
Эля
Мы доехали до Севска, «мерседес» бросили в лесу на окраине, поселились в гостинице. Взяли лучший двухместный номер, с двумя кроватями и диваном. Поели в местном ресторане, посмотрели на местном сайте объявления о продаже машины. Купили подержанную тачку. Идем в свой номер обмывать.
Клава через час засыпает. Перенервничала, не спала ночь.
Ваня ложится в свою койку, велит сторожить. Из номера – никуда!
Они спят, а я смотрю телевизор. Стук в дверь. Замираю, прислушиваюсь. Кто-то потоптался и ушёл.
Стемнело. Задергиваю плотно шторы. Номер на втором этаже: если смотреть из окна соседнего дома, мы как на ладони.
Всё равно ощущение, что на нас смотрят. Хочу погасить свет, подхожу к выключателю. И в этот момент свет гаснет сам по себе.
Бужу Ваню. Он не понимает, в чём проблема. Ну, подумаешь, нет света. А мне страшно.
– Не морочь мне голову, – ворчит Ваня и отворачивается к стене.
Я сижу в темноте, лишняя. Зачем я здесь? Ваня любит Клаву, в этом можно не сомневаться. А Клава? Я не могу ответить на этот вопрос. Я не видела, какой бывает Клава, когда любит. А теперь, когда я знаю, кто её отец… Дочери бабника трудно кого-нибудь полюбить по-настоящему. Если только существуют гены. А они существуют.
Понимаю, что жестока к ней. А она ко мне? Те проявления доброты по отношению ко мне, никак не компенсируют те несчастья, которые я по её милости переживаю.
Ярослав Платонвич Гусаков
Пью в компании Чехова. Поставил перед собой его фотографию и – как сейчас говорит молодежь – читаю классика. Открою секрет, чем он мне нравится. Он тоже любил баб. С 13 лет в бордели хаживал. Но не ради разврата. И я блуд не особо уважаю. Я просто не создан для семейной жизни. Есть у нас и один общий факт в биографии. Чехов был родителями брошен, будучи подростком. А это, знаете ли, много о чем говорит. Считается, что совесть – это то, что вам внушала мать до шестилетнего возраста. А если мамы не было?
Чехов с сорок лет всё-таки женился. Но потом, по-моему, жалел. Хотя, вроде, и любил Книппер. Жили-то на расстоянии. Он в Ялте, она в Москве. Она – здоровая, он – больной
Почему я не женился? Не мог ни в кого влюбиться. А жить без любви Чехов очень не советовал. К тому же с годами всё больше тянуло на молоденьких. И тут подвернулся Гультяев со своим агентством. Чехов был инспектором актрис, я – инспектор морковок.
Я бы и без любви женился. Но боялся быть плохим отцом. Я равнодушен к детям. Допускаю, что я смог бы полюбить их, если бы они появились. Но они не появлялись. Ни одна из моих женщин даже не пыталась поймать меня на этот крючок. И вот, оказывается, я – отец.
Я рад появлению Клавы: устал от одиночества. Чехов хоть с мамой и сестрой жил, а я всё время один. Особенно тяжело есть в одиночку.
Друзья сначала мне завидовали, а их жёны – ненавидели. Надежды многих из них я не оправдал. «Не желай жены ближнего своего» – это я соблюдал. В конце концов жёны отвернули от меня друзей.
Хотя отчасти виновата не моя холостяцкая жизнь, а характер. У меня не получаются теплые отношения с людьми. А мою холодность принимают за высокомерность. Люди не понимают, что это всего лишь защитная дистанция. Но в этом есть свой плюс. Если верить психологам, поскольку я держусь только за себя, я не очень дорожу своей жизнью. Мне будет легче, чем другим, умирать.
Поэтому я не очень убивался, когда потерял столько денег.
Люди в основном испытывают разные желания, а я ставил перед собой цель – стать долларовым миллионером. Но как только добился своего, стало скучно.
А сейчас я переживаю только о том, как бы Клаву не лишили этих проклятых денег. Вот этот может быть удар…
Кто-то позвонил. Опрокидываю ещё стопарик, иду открывать. Только бы не Гультяев. Всё чаще подумываю, не грохнуть ли мне его. Как же я этих уродов ненавижу!
Это Анна. Теперь мы, можно сказать, снова близкие люди.
– Поехали к Наташке, – говорит Анна.
Александр Сергеевич Волнухин
Мы сидим у Галахова в студии. На столе остатки закусок и бутылки, одна пустая, другая початая. Мы обсуждали с Андреем, что делать дальше, как помочь Ване и Клаве. И тут пришёл Пряхин. Позвонил с поста в вестибюле и поставил перед фактом, что он уже здесь.
Он как бы даже обрадовался, увидев меня. Объявил, что у него для меня есть сюрприз. А потом предложил выпить. Галахов, подмигнув мне, согласился.
И вот выпито немало, а сюрприза всё нет. И до сих пор неясно, с чем пришел Пряхин. И чего ради так себя ведёт: тыкает, втягивает в пьяный разговор.
– Вот, ты профессор, скажи мне: люди – быдло? Или не быдло? – говорит мне Пряхин.
Надо что-то отвечать. А я не могу понять, всерьёз он интересуется моим мнением или провоцирует на опрометчивый ответ. Шуткой ответить или пуститься в размышления? Вопрос-то, на самом деле, почти философский. Люди – быдло или не быдло?
Меня трудно застать врасплох. Я всё-таки полемист. Отвечаю заготовкой:
