Да уж, Альбрехт Дюрер храпит как медведь с насморком…
Через крошечное окошко под потолком на мое лицо стекает луч утреннего солнца, разрушая темноту в моей каморке. Окруженная рубашками и накидками, я с удовольствием потягиваюсь, радуясь, что после ночи на новой постели у меня ничего не болит. Затем поднимаюсь, прислушиваясь к двери в соседнюю комнату. Неловкое чувство охватывает меня: как и всегда, когда ночуешь у друзей, просыпаешься раньше их и не знаешь, что делать. Однако, когда я вваливаюсь в спальню Альбрехта, она оказывается пуста. По всей видимости, он уже проснулся. Я тихо шмыгаю в соседнюю комнату, где и нахожу художника, склонившегося над бумагами за столом. Я откашливаюсь, привлекая его внимание.
– Доброе утро!
Альбрехт бросает на меня взгляд через плечо.
– Доброе утро! Тебе хорошо спалось? – Я киваю, зевая. – В соседней комнате накрыт завтрак, угощайся.
Он снова возвращается к своим бумагам, а я сонно шлепаю в соседнюю комнату, где обнаруживаю на доске хлеб, колбасу, похожую на салями, и сушеный инжир. Жуя бутерброд, я с тоской думаю о растворимом кофе, спрятанном в моем рюкзаке, но огонь в маленькой печке не горит, а желания разжигать очаг только для того, чтобы вскипятить себе воды на чашку кофе, у меня нет. И не понадобилась бы мне дополнительная бодрость после всех тех ухищрений, которые пришлось бы исполнить. Я как раз доедаю последний сухофрукт, когда в комнату входит Альбрехт с перепачканными чернилами пальцами и довольным лицом.
– Ну, – спрашивает он, присаживаясь рядом со мной, – как именно ты планируешь искать своего спутника?
После раннего ужина прошлым вечером я пораньше ушла в свою гардеробную, чтобы как следует обдумать этот вопрос.
– Знаете, мы вышли на след Лео по наброскам, – объясняю я. – В архиве Ордена были найдены рисунки, на которых, без всякого сомнения, изображен Лео. Они были датированы весной этого года, но, к сожалению, подписи художника на них не оказалось. Однако художник нарисовал его портрет именно в этот период.
– Я подписываю все свои работы. – Дюрер хлопает себя ладонью по груди.
Да, его монограмма «А.Д.» – одна из самых ярких подписей в истории искусства. Жаль, что художники этого времени, за редким исключением, не подписывали каждый свой набросок. Дюрер же оказался смелым первопроходцем.
– Ну, я рада и тому, что на них были указаны место и дата. Конечно, было бы неплохо разыскать художника и расспросить его.
В этом деле я возлагала большие надежды на Альбрехта Дюрера. Тот погрузился в раздумья.
– У вас случайно нет с собой этих набросков?
Я огорченно качаю головой. Бумага была слишком хрупкой, чтобы пережить путешествие, а сфотографировать на телефон я попросту не додумалась. Слишком взволновала меня информация о местонахождении Лео в прошлом, что я и думать не могла ни о чем другом.
– Что ж, прискорбно. Я мог бы попробовать определить стиль этого художника или хотя бы из какой он мастерской. Но наверняка мы сможем отыскать его и по-другому. – Дюрер нетерпеливо хлопает в ладоши. – Как только оденетесь и будете готовы, мы сразу же отправимся на поиски! Я точно знаю, с чего стоит начать наше расследование!
* * *
«Наше расследование», как назвал это Альбрехт, приводит нас в мастерскую Беллини. От волнения я едва держусь на ногах с тех самых пор, как он сообщил мне, куда мы направляемся. Серьезно, жить в квартире Альбрехта Дюрера – уже самое удивительное событие в моей жизни, но посетить Боттегу знаменитого Джованни Беллини – вершина абсурда. Как официальный художник Венецианской Республики, он бесспорно является мировой суперзвездой в области искусства и одним из основателей венецианского стиля. Дюрер с восхищением наблюдает, как я подпрыгиваю от нетерпения рядом с ним.
– Если бы я знал, насколько вас экзальтирует этот визит, то выдал бы это за сюрприз, – посмеивается Альбрехт, а я энергично киваю.
– Я упала бы в обморок от ужаса, если бы вы сообщили мне об этом на месте. А потом умерла от стыда. Вы же не хотите стать причиной моей смерти, не так ли?
Дюрер хмыкает и проводит рукой по своим темно-русым волосам. Как и накануне, его прическа уложена безупречно, ни одного волоска не торчит. Не знай я наверняка, подумала бы, что он завивает их с помощью бигудей. Что ж, он пришел бы в восторг, если бы узнал о возможностях индустрии красоты двадцать первого века. Однако я оставляю эти комментарии при себе, потому что, по всей видимости, мы уже на месте. Дюрер в последний раз приглаживает свою бороду и осматривает меня оценивающим взглядом, очевидно, не находя в моей внешности никаких изъянов. Я внезапно начинаю переживать, поправляя свою светло-голубую юбку гамурры, и лишний раз проверяю, нет ли на подоле брызг и грязных пятен.
Внутри здания нас встречает напряженная работа. На мгновение я задерживаюсь на пороге, погружаясь в звуки и запахи мастерской и чувствуя, как мое сердце растет, заполняя собой грудную клетку. Ах… Вновь оказаться в мастерской художника так успокаивающе знакомо, что никак не могу надышаться запахом рыбного клея. Сейчас он кажется мне самым околдовывающим ароматом на свете. Я моргаю и снова открываю глаза. Тихая радость разрастается во мне с каждой минутой. Картины. Куда бы я ни посмотрела – целый лес картин, заполоняющих собой все рабочее пространство. И эти цвета! Сияющая лазурь, такая яркая, что по сравнению с ней меркнет даже великолепное весеннее небо. Насыщенный красный, изумрудно-зеленый, шафрановый желтый… Мадонны, святые и величественные портреты…
Мы с Дюрером маневрируем между мольбертами и многочисленными подмастерьями, стараясь никому не мешать. Меня не особо удивляет такое количество помощников, и мастерская Боттичелли во Флоренции теперь кажется мне совсем крошечной. Все художники настолько поглощены своим творчеством, что даже не обращают на нас внимания, продолжая растирать свои пигменты, натягивать холсты и спорить о набросках. Мы проходим через большую комнату и оказываемся на заднем дворе, куда ведет приоткрытая дверь.
После скрежета, стука и суеты в мастерской здесь нас встречает приятное спокойствие. Двор утопает в зелени и выглядит как безмятежный сад среди суетливого города. Около кирпичного колодца стоят двое мужчин, которые по началу не замечают нашего появления. Тот, что выглядит старше – почти облысевший худой мужчина лет семидесяти, – держит перед собой стеклянную панель и водит по ней ручкой. Рядом с ним молодой парень, почти подросток, который внимательно следит за его объяснениями и одновременно пытается что-то строчить в своей книжке. Мы подходим к ним вплотную, чтобы нас наконец заметили.
– Альбрехт! – сердечно восклицает старичок, и мне приходится поморщиться от того, как звучит немецкое имя из его уст. Его любопытный взгляд падает на меня.
– Какой радостный сюрприз! А кто же ваша очаровательная спутница?
Он настолько обаятелен, что и я невольно улыбаюсь ему в ответ.
– Маэстро Беллини, позвольте представить вам Розали Грифиус! Она ищет своего пропавшего с… – Дюрер мнется, не зная, как лучше обозначить статус наших с Лео отношений, и я тут же прихожу ему на помощь.
