– Отпустите меня! – шиплю я. Где, черт возьми, Альбрехт?! Разве он не видит, что мне нужна помощь?
Я замечаю Дюрера на некотором расстоянии, его золотистые волосы блестят на полуденном солнце, пока он ведет возбужденную беседу с двумя мужчинами. Грубиян, удерживающий меня, криво усмехается, придвигаясь все ближе и ближе, в то время как я отчаянно пытаюсь его оттолкнуть.
– Могу я подарить тебе розу, дорогая? А потом я возложу тебя в…
Он так и не заканчивает свое предложение. Две сильные руки опускаются на его плечи и грубо оттаскивают от меня. Я с открытым ртом таращусь на здоровенного мужика, появившегося позади этого незадачливого ухажера и схватившего его за воротник, как нашкодившего мальчишку.
– Мне кажется, даме не очень приятно твое общество, Мариотто.
Мариотто мотает головой, пытаясь понять, кто так бесцеремонно его схватил.
– Ты! – гневно вопит он. – Не мешай мне, Зорзо! Найди себе другую барышню, выбери из тех, что бегают за тобой хвостиком!
Не думаю, что со стороны Мариотто разумно так обращаться с этим Зорзо. Тот все еще держит его, обхватив мускулистыми, большими, как стволы деревьев, руками. Если бы он захотел, мог бы раздавить Мариотто как надоедливую муху. Но необъяснимые темные глаза Зорзо остаются спокойными, и в конце концов он небрежно откидывает Мариотто на площадь.
– Иди-иди! И не смей больше приставать к девушкам со своими боколо!
Глубокий грозный голос действительно заставляет Мариотто подняться и, чертыхаясь, нырнуть в толпу, запихивая полы рубашки в штаны. Еще мгновение я смотрю ему вслед с открытым ртом, а затем оборачиваюсь к своему спасителю.
– Спасибо. – Я делаю небольшой реверанс, и уже хочу рассыпаться в благодарностях, но мужчина отмахивается.
– Мне следовало вмешаться раньше. Этот мальчишка не ведает о манерах и слишком много на себя берет.
Онемев от изумления, я таращусь на него во все глаза. Несмотря на свою внушительную мускулатуру и глубокий низкий голос, ему явно не больше тридцати. К тому же он единственный здесь, кто заметил, что ко мне пристают, и заступился. Остальные вообще никак не отреагировали на то, что происходит у них под носом, ну, или просто решили не вмешиваться. Зорзо заправляет темные пряди длиной до плеч за ухо и одаривает меня небольшой улыбкой.
– С вами все в порядке, Мадонна? Вы отбились от своей компании?
Его искреннее участие трогает меня, и я поспешно машу рукой в сторону Альбрехта.
– Я здесь с Альбрехтом Дюрером, он просто… отвлекся.
Шумная толпа относит нас все дальше друг от друга, и мне нужно поскорее добраться до него, чтобы насовсем не потерять из виду. Зорзо понимающе кивает.
– Ах, немецкий художник, который так озабочен картиной для Братства розового венка. Постарайтесь оставаться рядом с ним, чтобы он мог приглядывать за вами!
Откланявшись, в следующее мгновение он пропадет в толпе, а я остаюсь смотреть ему вслед, продолжая прокручивать в голове его слова. Так и не разглядев в толпе его высокую фигуру, я со вздохом разворачиваюсь и принимаюсь локтями пробивать себе путь к Альбрехту.
Мы целый день гуляем с его друзьями, переходя из таверны в таверну, и никто из них, к счастью, больше ко мне не пристает. По пути я узнаю, что означают эти загадочные красные розы. День святого Марка в Венеции – не только городской праздник, но и день влюбленных. Согласно древней легенде, мужчины в знак своих чувств дарят возлюбленным красные розы. Что объясняет множество небольших цветочных киосков, разбросанных по всему городу. Еще я узнаю, что венецианцы называют цветочные бутоны «боколо» в честь другого названия праздника – «Феста дель Боколо». Теперь я понимаю, что имел в виду Зорзо, когда приказал Мариотто «не приставать к девушкам со своими боколо».
Кстати, о Мариотто. Его нахальные прикосновения ощущаются на коже даже спустя несколько часов, но мысли, которые он во мне пробудил, оказываются гораздо хуже. Страх, что я навсегда потеряла Лео, засевший в самом темном уголке моей души.
Дюрер то и дело бросает на меня озабоченные взгляды. Похоже, он замечает мои моральные терзания, но я не хочу портить ему праздничное настроение. Кроме того, мне нравится находиться среди людей, и я ни за что бы не променяла этот праздник на валяние в тихой гардеробной наедине со своими тревожными мыслями. Поэтому я улыбаюсь Альбрехту, когда кто-то предлагает продолжить праздник в ближайшем гостевом доме.
Когда мы выходим из душного помещения на улицу, я вздыхаю. Солнце уже садится, и я не заметила, как пролетело время. На улицах по-прежнему царит всеобщая активность, и что-то мне подсказывает, что самые буйные и неудержимые весельчаки начнут по-настоящему праздновать только сейчас. Наша компания проталкивается через извилистые калли (улицы, которые не проходят по каналу) мимо других гуляк, которые, как и мы, кочуют из одного места в другое. Воздух вибрирует в закатном мареве, а небо принимает глубокий фиолетовый оттенок. После следующей развилки нам открывается канал, и этим поздним вечером я предпочитаю держаться на почтительном расстоянии от причала, никак не огороженного перилами, которые могли бы хоть как-то воспрепятствовать моему неминуемому падению в воду. Я сильно сомневалась, что все подвыпившие горожане вернутся домой этим вечером с сухими ногами. И тем не менее вода притягивает мой взгляд, и я рассеянно разглядываю переливающиеся волны. Последние солнечные лучи и факелы на стенах домов на другом берегу наполняют воду призрачным блеском. Несколько лодок стоят у причала. Все это создает романтичную атмосферу, и мое сердце сжимается, вспомнив все те бесчисленные красные розы, которые я видела сегодня в руках сияющих от счастья девушек.
Я невольно замедляю шаг и отстаю от компании. Они все равно идут довольно медленно, встречая на каждом углу знакомых, каждого из которых непременно горячо приветствуют. Догнать их не составит труда, а пока я позволяю себе ненадолго остановиться и перевести дух, впервые за день ошалело не оглядываясь по сторонам и никого не выглядывая в толпе.
Шумная орда молодежи на другом берегу приковывает к себе мое внимание. Они бегут по улице, смеясь и перешучиваясь, и их звенящие голоса доносятся до меня даже через канал. Некоторое время я наблюдаю за ними, а затем отворачиваюсь и отступаю вперед. А после останавливаюсь. Не могу точно определить, что привлекает мое внимание, но тихий шепот подсознания, словно отголосок старого чувства, которое, как мне казалось, давно утеряно, заставляет меня напрячься. Но этого не может быть, не так ли?
Отмечающая молодежь проходит мимо, открывая вид на таверну на другом берегу, где вокруг деревянных винных бочек столпились гости, словно за столиками в бистро. Странная дрожь пробегает у меня по позвоночнику, и все разумные мысли стирает прибойной волной. Это едва ли заметное ощущение разрастается во что-то более мощное, будто в грудной клетке обнаружился магнит, реагирующий на свою противоположность. И этот магнит – мое сердце.
Мое внимание привлекла, оказывается, вовсе не шумная молодежь, а что-то другое, очутившееся на их пути. Затаив дыхание, я стою на причале и изо всех сил всматриваюсь в опускающуюся на город темноту, пытаясь хоть что-то рассмотреть. Сердце тянет и дергает меня вперед, бунтует в тесной грудной клетке – хочет вырваться наружу и вести меня как навигатор. Мне кажется, что Альбрехт зовет меня, но его голос доносится словно издалека: а я слишком сосредоточена на таверне за каналом, чтобы воспринимать что-то еще.
