Да я даже имени его не знаю! Подлец!
И что теперь делать?
— Мама, ты в порядке? — спрашивает из-за двери Миша.
Мне приходится сжать горло рукой, чтобы ответить:
— Да, я сейчас… Умоюсь.
— Мы тебе сюрприз приготовили, — лепечет Юля. По голосу слышно, что ей лучше. Это придает сил, а на губы наплывает улыбка.
— Минуточку, детка.
— Мы ждем тебя, — отвечает дочка с веселыми нотками в голосе.
Чтобы встать, я несколько раз вдыхаю-выдыхаю, только потом хватаюсь за стиральную машинку мокрыми ладонями, и мое отражение появляется в зеркале. Растрепанное, бледное до неузнаваемости, заспанное. Однозначно — страшное.
Сидеть в ванной бесконечно долго не могу, я должна знать, что с детьми и почему этот… врач до сих пор не ушел.
Умываюсь спешно, чищу зубы и не могу совладать с дрожью, что катится по всему телу. Дыхание пунктирное, мир шатается, и я вынужденно стискиваю кулаки, чтобы прогнать слабость.
Зачем он явился? Почему именно сейчас?
Трусы на веревке все еще мокрые, но приходится надеть — у меня их парочка всего. На новые денег не хватает, стараюсь детям все покупать — им в школу каждый день бегать, а я обычно дома сижу — не сильно модничаю, нет необходимости. И красоваться не перед кем.
Здесь же нахожу старенький спортивный костюм, что последние месяцы на мне буквально висит, и мокрую до ужаса майку — хоть выкручивай. Октябрь, в квартире очень холодно и влажно, белье сушится неделями, а лоджия завалена хозяйским мусором — туда нам строго-настрого нельзя выходить. Меня, слава Богу, с детьми пустили сюда жить по доступной цене и прощают некоторые задержки по оплате, так что на мелкие огрехи и неудобства я не оглядываюсь.
Понимаю, что лифчик все-таки в комнате остался. В той кучке вещей, что я скинула ночью. Потому напяливаю майку на голое тело, содрогаясь от холода, а следом и остальное — теплее не становится, но я хотя бы не откровенно раздетая. Носки все протерлись, а тапочки за три года развалились — я их давно выбросила. Не надевать же сейчас теплые вязаные крючком угги, которые я делала по мастер-классу из интернета? Зато работать в них комфортно.
Прежде чем выйти, я долго стою у двери и пялюсь на потертую ручку, прислушиваюсь к отдаленным голосам и отскакиваю, когда с другой стороны слышатся чьи-то тяжелые шаги.
— Арина, — низкий мягкий тембр пришпиливает меня к стене. — Вы в порядке?
Может, это другой мужчина? Не тот парень, что так жестоко со мной обошелся. Я, наверное, спросонья ошиблась, увидела сходство в синих глазах и темных волосах, но сердце сжимается в груди, и до отчаяния не хочется выходить наружу.
Он слабо постукивает в дверь, но я не отвечаю. Просто не могу. Панический ужас застилает глаза пеленой и сцепляет на горле клешни.
— Арина! — и настойчивый грохот, отчего дверь ванны содрогается, принуждает меня отмереть и повернуть замок.
Дверь резко распахивается, утаскивая и мое дыхание в коридор.
Не дышу.
Смотрю в пол, боясь, что обозналась. Боясь, что это все-таки окажется именно тот самый парень, что много лет назад искромсал мое сердце.
— Что вы здесь делаете? — мой голос сипит, а взгляд, что получается поднять на врача, умеет резать.
Синеглазый, темноволосый, высоченный. Да, другая прическа, более мужественные скулы, крепче и рельефней плечи, но это ОН!
Да твою ж мать…
— Что вы говорите? — призрак из прошлого склоняется надо мной, но я шарахаюсь в сторону.
— Долго я спала? — пытливо разглядываю его лицо и изучаю реакцию.
— Почти сутки, — он касается моего локтя и, направив в сторону кухни и оставшись позади, проводит по коридору. Я не могу сопротивляться, потому что до ужаса шокирована.
— Мама! — вылетает навстречу доча, обнимает меня, вертится и кружится по кухне, едва не сбивая меня с ног. — Мама-мама, смотли, что мы плиготовили! Мы сами! Дядя Давид помогал немного, — она улыбается искренне и открыто.
— Тебе легче? — проверяю ее холодный лобик, целую за ушком и радуюсь, что болезнь отступила. — Показывай, что вы тут вытворяли, пока я спала, — поднимаю взгляд.
И понимаю, что попала не на свою кухню. Новые тарелки наполнены крупными пельменями, высокие изысканные чашки на столе дымятся золотистым чаем, по центру квадратного стола, не моего совсем — рассохшегося и потресканного — а нового, блюдо с разнообразными фруктами. Рядом сыр и конфеты. А еще сметана, варенье… Все помещение заставлено упаковками и пакетами.
— Что это? — в горле появляется ком. Поворачиваюсь к застывшему за спиной мужчине и свожу брови. — Сколько мы за все это должны?
Он на миг теряется, улыбка, что до этого украшала светлое лицо, растекается, превращаясь в оскал.
— Это жест доброй воли. Ничего не должны.
— Нет, я не приму, извините.
— Это не для вас, а для них, — врач показывает в сторону, намекая на детей.
Никто никогда копейкой не помог, только тянули все, требовали, выжимали, а тут… Будто в глаза бросили песок и крикнули, какая я плохая мать — детей плохо кормлю.
Он хотел унизить меня этим жестом? И смотрит так, словно я что-то мелкое и противное. Лет десять назад он смотрел на меня иначе.
— Сколько я. Вам. Должна?
— Я, наверное, пойду, — Давид снижает голос до опасной вибрации и, повернувшись ко мне мощной спиной, уходит в коридор.
— Мама, — шипит Миша, привлекая внимание к себе, — он же просто помогал нам! Как ты можешь?
— Цыц! — шепотом, чтобы никто не слышал. — Сидите здесь и ешьте.
— А ты? — ерзает на одном месте дочка.
— Я сейчас приду.
Выныриваю в коридор, прикрыв за собой дверь в кухню. Врач уже оделся, обулся и, услышав мои шаги, тянется рукой к дверной ручке.
— Подождите, пожалуйста, — мне неловко. Я не знаю, как себя вести и что делать. Ныряю в комнату, не дождавшись его ответа. Откровенно боюсь сталкиваться с ним взглядом и стараюсь меньше дышать. В столе я отложила деньги на вызов, но их явно не хватит, чтобы отдать за всю помощь…
Возвращаюсь, когда дверь уже плавно закрывается, но, глубоко вдохнув, успеваю перехватить ее и вывалиться босиком в грязный подъезд. По телу скользит осенний холод, а влажная одежда остывает быстрее, чем я ожидала. Меня до ужаса трясет, а Давид, скользнув по мне странным взглядом, уходит в сторону и замирает напротив лифта.
— Давид… — окликаю мужчину. Он уже нажал кнопку вызова и смотрит прямо, будто не слышит меня.
Его имя так странно ложится на язык, горчит немного, но и приятно отпечатывается на сердце.
Когда осталась одна, я множество раз перебирала в уме варианты, представляла, как того парня из прошлого можно называть, но так ничего и не легло на душу, а позже я запретила себе о нем думать. Появился Сережа, другая жизнь, дети…
