Я деликатно отметила, что возможность молча не одобрять чужие предубеждения и гомофобию — привилегия, связанная с его собственной этнической принадлежностью и сексуальной ориентацией. А заодно напомнила, как однажды он признался мне, что надеется стать «намного смелее». Коул кивнул. «Я знаю, что придумываю себе недостойные отмазки, когда пропускаю все это мимо ушей, — сказал он. — Это недостойно — не бороться за правое дело. Но, понимаете, я же пробовал еще в школе… Ничего не получилось. Я, конечно, могу взять на себя роль борца за социальную справедливость, но сомневаюсь, что кто-то меня послушает. И я останусь без друзей».
Во время нашей первой беседы Коул говорил, что решил пойти в армию, после того как прочитал про массовые убийства в деревне Милай (Вьетнам): в 1968 году американские солдаты расстреляли сотни невооруженных гражданских и изнасиловали девочек — некоторым из них было всего десять лет. «Я хочу занять должность командира и не отдавать таких приказов своим людям», — сказал он. Меня это поразило. Он ставил перед собой благородную цель — буквально идеал этического сопротивления. Неужели такому человеку стоило опускать руки из-за одной неудачной попытки положить конец сексизму? Я понимаю, что это тяжело, неудобно, рискованно. Я понимаю, что личные потери могут превысить результат. Я также понимаю, что в силу своего развития подростки нуждаются в чувстве причастности. Никому не хочется быть изгоем. И никому не хочется навлечь на себя физический и эмоциональный вред. Но если Коул продолжит молчать, если он не выскажется о своих ценностях и не найдет тех, кто их разделяет, то кто он такой?
«Я предполагал, что вы об этом спросите, — сказал он. — Не знаю. В нашей гипермужской культуре, где мы называем других парней бабами, сучками и личинками…» — «Что ты сказал? Личинками?» — перебила я. «Да, — сказал он. — Как червяки. На самом деле личинками называют женщин и их части тела, чтобы внушить молодым парням, таким как я, что мы сильные. Пойти против этого, убеждать людей, что не нужно унижать других, чтобы повысить свой статус… Не знаю. Для этого нужно быть Суперменом».
Коул нахмурился, явно приуныл и умолк. «Думаю, лучшее, что я могу сделать, — просто быть приличным парнем, — продолжил он. — Лучшее, что я могу сделать, — подать пример. — Он снова помолчал, насупился и добавил: — Очень надеюсь, это что-то изменит».
Глава 2. Если это существует, про это наверняка сняли порно
Мейсону 19 лет, он встретил меня в лобби своего общежития в университете Большой десятки
[33], где учился на втором курсе. На нем был кардиган из секонд-хенда, серые спортивные брюки, кроссовки на толстой подошве и разноцветные носки в ромбик. Я не разглядела длину и цвет его волос. Они были полностью спрятаны под натянутой до бровей кислотно-зеленой вязаной шапкой, на которой он маркером нарисовал звезды и луны и написал любимую цитату из Жан-Поля Сартра: «Как все мечтатели, я путаю разочарование с истиной». Когда я спросила про его стиль одежды, Мейсон озадаченно оглядел себя, будто сам удивлялся, что хоть что-то надел. «Думаю, это можно назвать я у папы дурачок», — сказал он тихо. При росте 5 футов 10 дюймов (около 177 см) и весе 190 фунтов (около 86 кг) у Мейсона был еще и «папин животик», хотя он весил намного меньше, чем два года назад, когда играл в обороне за футбольную команду старшей школы Милуоки. «Я был толстяком, — признался он. — Тренеры хотели, чтобы мы ели как можно больше фастфуда. “Пусть после тренировки ваши родители сводят вас в Макдоналдс”». Мейсон казался таким спокойным и непринужденным, что было сложно представить его на футбольном поле. По правде говоря, хотя в первую свою команду он попал в восемь лет, ему никогда не нравился этот спорт. Мальчик терпеть не мог, когда его атаковали. Он продолжал играть только потому, что футболом занимались его два старших брата, и он решил, что «обязан» идти по их стопам. Однако после одиннадцатого класса он наконец оставил спорт. «Я, конечно, понимаю, что все мальчишки любят возиться в грязи, мериться силой и ставить друг другу синяки, — сказал он, — и я совсем не против грязи и силы, но физическая боль мне не по душе».
В то лето, переживая, что из-за его веса девушки не обращают на него внимания, он сбросил 40 фунтов (около 18 кг). Его ежедневный рацион ограничивался одним батончиком мюсли, несколькими кренделями и парой горстей орехов. Кроме того, Мейсон подписался на фитнес-сенсацию YouTube Азиза Шавершяна, который из худенького любителя видеоигр превратился в бодибилдера, и его популярность только выросла после смерти от остановки сердца в возрасте двадцати двух лет (ходили слухи, что Азиз злоупотреблял анаболическими стероидами). Также Мейсона заинтересовали Vegan Gains — чтобы убедить остальных во вреде мяса, тот однажды выложил видео инфаркта у своего 82-летнего дедушки, — и Фрэнк Янг, который утверждал, что набрал больше 30 фунтов (около 13 кг) одних только мышц всего за три недели без фармацевтических препаратов. Фитнес-гуру играют в жизни парней ту же роль, что влогеры, проповедующие красоту и похудение, — для девушек. Это источник развлечения, мотивации и, в некоторой степени, угроза. Какое-то время Мейсон был одержим идеей добиться рельефного пресса, чтобы под кожей проступали «кубики» (на самом деле, этого можно достичь только через опасную для здоровья потерю жировой массы тела). Какое-то время парень увлекался фрик-шоу о синтоле — масле, которое, если вкалывать в бицепсы и икры, создает иллюзию невероятно больших мышц. Иногда он следовал рекомендациям, касающимся не только спортзала: когда любимый влогер восторженно описывал преимущества расширяющего сознание псилоцибина, Мейсон отыскал галлюциногенные грибы на сайте Даркнета
[34], который он охарактеризовал «как Amazon, только с наркотиками».
Искать в интернете мнение так называемых экспертов, их советы и другую информацию — совершенно естественно для миллениалов. Так что я очень удивилась, когда во время нашей беседы Мейсон вдруг достал самый простой телефон-раскладушку. Прошлым летом на фестивале альтернативной музыки «Лоллапалуза» он встретил парня и обменялся с ним телефонами. Тот парень утверждал, что без смартфона уделяет больше внимания реальной жизни и меньше зависит от технологий. «Он сказал, что в нашей возрастной группе, как только возникает хоть минута тишины, люди сразу достают телефоны, чтобы избежать неловкости. А он не боялся этой неловкости, а, наоборот, радовался ей, потому что жизнь — сама по себе одна большая неловкость». Эта идея заинтриговала Мейсона; к тому же он много читал о том, что смартфоны и социальные сети вызывают у современных подростков тревожность и депрессию. Он и сам столкнулся с подобными ощущениями на первом семестре в колледже. Его тогдашняя девушка была за триста миль от него, в другом колледже, но они почти постоянно переписывались или общались в Snapchat. А еще отслеживали местонахождение друг друга через приложение. И когда его девушка перестала отвечать, Мейсон точно знал, сколько раз та ходила в общежитие к парню, с которым, как он подозревал, она закрутила роман. «Я проверял ее местонахождение, как маньяк, почти что неосознанно, — сказал он. — Это такой соблазн. Ты понимаешь, что это вредно для тебя. Ты понимаешь, что ни к чему хорошему это не приведет. Но не можешь остановиться. Вот и… — он помахал своей раскладушкой. — К тому же, — добавил он как бы между прочим, — я перестал смотреть порно».
