Тем не менее с учетом сравнительно небольших размеров и нечеткой организации большинства европейских государств успехи двух веков разведывательных исследовательских экспедиций были поразительны. Цели, которые ставили перед собой первооткрыватели, были в огромной степени достигнуты. Османская Турция осталась позади, а ее сила, хотя и огромная, уже не казалась непреодолимой. Благодаря регулярным морским плаваниям Европа была связана с источниками большинства товаров, которые больше всего были нужны европейцам, и многие из этих товаров доставлялись из зарубежных европейских факторий на европейских кораблях. Колонии, которые европейцы основали на местах, подходящих для их проживания, казалось, вполне могли продержаться и развиться. Более того, везде, где селились завоеватели, плантаторы или купцы, строились церкви и возникали христианские общины на каждом обитаемом континенте.
Успех разведывательных исследовательских экспедиций ввиду самого их размаха привел в конце XVII в. к некоторому притуплению географической любознательности. Люди уже не рассчитывали найти Атландиду. Немногие все еще серьезно надеялись проникнуть северным путем в Китай. И хотя многие тысячи миль побережья еще оставались не нанесенными на карты, а целые континенты еще ожидали своих исследователей, эти малоизвестные места, казалось, обещали мало перспектив быстрой наживы. Бизнес-корпорации, которые в XVII в. контролировали большую часть дальних плаваний, не хотели растрачивать капиталы своих акционеров на не приносящее прибыли стремление к знаниям. Заметен поразительный контраст между глубокой и ожидающей открытий любознательностью Магеллана, Себастьяна Кабота, Генри Гудзона и поверхностным вниманием, которое чуть позже голландские мореплаватели уделили берегам Австралии и Новой Зеландии. Проводивший исследования свободный пират – такой как Дампир, например, – был очень редким исключением. В целом XVII в. по контрасту с XVI в. был эпохой скорее укрепления своих позиций за рубежом, ведения торговли и эксплуатации колоний, нежели, как изначально, эпохой исследований.
Сосредоточенность в XVII в. на заморской торговле и колонизации сопровождалась агрессивной конкурентной борьбой, которую следовало ожидать в эпоху меркантилизма, когда зарубежная торговля считалась еще одной формой войны. В своей нескончаемой борьбе за торговлю и территории большинство европейских правительств, не имевших достаточных военно-морских сил, использовали пиратов. И в Ост-, и в Вест-Индии любая шайка головорезов, хищническую деятельность которых можно было поставить на службу государства, могла получить каперское свидетельство и быть уверена в поддержке и поощрении того или иного колониального губернатора. Результатом этого стало существование огромных просторов, на которых происходили беспощадные неорганизованные конфликты и по которым более или менее уверенно могли передвигаться только очень хорошо вооруженные или очень неприметные люди. Неразборчивость в приеме на службу пиратов действительно была временным этапом. Эти головорезы вскоре стали настолько серьезной помехой для мирных торговцев среди их собственных соотечественников, что даже французские и английские колониальные губернаторы со временем были вынуждены сотрудничать с военно-морскими силами, чтобы справиться с ними, хотя сами военно-морские офицеры время от времени не чурались того, чтобы побыть пиратами. В конце XVII в. ряд договоров между колониальными державами официально отверг старую договоренность «никакого мира за разграничительной линией», и практика подстрекательства пиратов нападать на гавани и корабли других государств перестала считаться уважаемым приемом в поведении на международной арене даже в Вест-Индии. Однако постепенное подавление пиратства не означало конца борьбы в тропиках. Оно просто ограничивало широкие военные действия периодами официальных войн, а войны были часты. За последние десятилетия XVII в. и на протяжении всего XVIII в. владения в тропиках были главным яблоком раздора в каждой более или менее серьезной войне и одной из главных наград в каждом крупном договоре. Символом растущей значимости тропических колоний и торговли в оценке западного мира было то, что за веком пиратов последовала эпоха адмиралов.
В XVII в. заморская экспансия, все более фокусировавшаяся на коммерческих целях и проходившая в беспощадной конкуренции, становилась все зависимее от религиозных мотивов. В колониях католических держав в XVI в. на смену периоду Крестовых походов и грабежей пришел период глубокого и вдумчивого миссионерского рвения. Особенно в Испанской Америке церковь старалась не только обращать индейцев в христианство, но и учить их, а также набирать и готовить образованных священников из их числа. К концу XVI в. отношение испанских миссионеров, а еще больше – белого духовенства к индейцам-христианам стало менее оптимистичным. От идеала – подготовки из индейцев священников – пришлось отказаться отчасти из-за убежденности в безнадежности этого замысла, а отчасти из-за оппозиции светского общества. Принцип, на котором настаивал Лас Касас, – что индеец потенциально равен духовно и интеллектуально европейцу – уже менее решительно защищался в XVII в. и богословами, и теми, кто утверждал, что знает индейцев. Действительно, работа по распространению веры продолжалась в сотнях францисканских и иезуитских миссиях, проникавших в самые труднодоступные регионы Америк, находившиеся далеко за пределами обычных поселений белых людей. Во Французской Америке иезуиты – исследователи-миссионеры – проявляли чудеса стойкости и религиозного рвения, хотя зачастую с небольшой видимой эффективностью. На португальском Востоке работа иезуитов-миссионеров тоже продолжалась, хотя ее часто дискредитировали пиратские действия, совершаемые их соотечественниками. В Европе создание в 1622 г. «Конгрегации пропаганды веры» продемонстрировало прямую заинтересованность папской власти в колониальных миссиях, подготовке миссионеров и – снова – священников из числа туземного населения.
В конце XVII в., несмотря на усилия «Конгрегации пропаганды веры», миссионерство начало заметно слабеть. Растущая слабость испанского и португальского колониального правления и озабоченность французов делами в Европе – все это, вместе взятое, привело к тому, что миссионерство потеряло эффективную поддержку. Общий интеллектуальный настрой в Европе тоже становился все менее благоприятным для миссий. XVII в. был временем глубоких религиозных конфликтов, часто выражавшихся в войне и преследованиях. Это также было время глубоких и оригинальных религиозных идей, так как церкви пришлось столкнуться не только с такими вызовами, как раскол, инакомыслие и растущий государственный абсолютизм, но и интеллектуальным вызовом, который бросили ей математика и естественные науки. Этот последний вызов был еще скрытым; но интеллектуальная и духовная энергия европейского христианского мира все больше и больше направлялась на решение своих собственных внутренних проблем и все меньше и меньше – на решение вопроса о том, как наилучшим образом распространять упрощенную согласованную версию веры среди предположительно простых языческих народов. Более того, главная инициатива ее распространения начала переходить от католических к протестантским народам Европы, и, хотя многие голландцы и англичане везли за границу религиозные убеждения бескомпромиссного рода, они проявляли в миссионерской деятельности значительно меньше мастерства и энтузиазма, чем их соперники-католики. Они демонстрировали, соответственно, меньше заботы о материальном благополучии народов, которые оказались под их влиянием. В частности, нечего было ожидать, что торговые компании будут тратить много денег или размышлений на миссионерскую работу или благотворительность, которая обычно сопровождает христианизацию.
