И в Кастилии, и в Португалии идея о Крестовом походе все еще могла разжечь воображение людей благородного происхождения с авантюрными наклонностями, хотя на Иберийском полуострове крестоносные устремления в позднем Средневековье носили более тонкий и сложный характер, чем упрямый авантюризм крестоносцев предыдущих Крестовых походов, не лишенный стремления получить выкуп и поставить его на кон в азартной игре и не имевший ничего общего с христианской апостольской миссией, которая еще раньше обратила в христианство Северную Европу. Никто и не предполагал, что на ислам сколько-нибудь серьезное впечатление могут произвести проповеди или идейные споры. Мусульмане были не только сильны и хорошо организованы, они еще умны, самоуверенны и цивилизованны. У монаха-миссионера было бы не больше шансов заполучить новообращенных в Гранаде или Дамаске, чем у муллы в Риме или Бургосе. В лучшем случае на него смотрели бы как на интересную диковинку, в худшем – как на шпиона или опасного сумасшедшего. Долг предпринимать попытки обращать в христианство, безусловно, признавался. Отдельные пленники, особенно если они были захвачены юными, воспитывались в вере тех, кто их захватил. Естественно также, что значительное число мусульман под властью христиан – или христиан под властью мусульман – принимали религию своих правителей либо по убеждению, либо из политического или корыстного расчета. Завоеватели-христиане могли иногда пытаться насильно обратить массу всего мусульманского населения в христианство, но обращение, достигнутое таким способом, обычно считалось неискренним и часто временным. Ни один христианский правитель не имел или не пытался создать какую-либо организацию людей, сравнимую с турецкими янычарами. Истинное широкое обращение в христианство повсеместно считалось недостижимым идеалом. Более того, оно могло быть невыгодным с финансовой точки зрения, так как и мусульманские, и христианские правители зачастую взимали особые налоги с подданных, исповедующих религию, отличную от их собственной. Такая практика поощряла завоевательные войны, но препятствовала попыткам обращать в свою веру завоеванных. Также, несмотря на громкие разговоры об уничтожении неверных, жестокая политика истребления никогда серьезно не рассматривалась как осуществимая или желательная.
Связь с арабским миром в Средние века повлияла на образование в грубой и примитивной Западной Европе. Европейские искусство и промышленность многим обязаны арабам. Греческая наука и знания нашли дорогу к средневековой Европе – в той мере, в которой они вообще были известны. Даже замысловатые условности позднесредневекового рыцарства были в какой-то степени скопированы с арабских обычаев и романов. Иберийский полуостров был главным каналом контактов между двумя культурами; и наиболее умные из тамошних христианских правителей понимали ценность и важность этой посреднической функции. Архиепископ Раймунд Толедский в XII в. основал школы, в которых еврейские, арабские и христианские ученые сотрудничали в ряде работ, которые – когда о них стало известно в научных центрах Европы – открыли новую эру в средневековой науке. Король Кастилии Альфонсо X тоже собрал при своем дворе ученых представителей трех религий, так как он горел желанием впитать мудрость и Востока, и Запада. Он был первым европейским королем, который систематически проявлял интерес к отделению культуры от церкви. Его труды о Востоке были переведены на французский язык и оказали влияние на Данте. Его астрономические таблицы изучали в Европе веками; их читал сам Коперник и делал к ним аннотации. И хотя он был особенным, он был далеко не единственным таким терпимым и мудрым. Величайшим из всех монархов Реконкисты был Фердинанд (Фернандо) III – король и святой; эпитафия на его могиле гласит, что он был королем, который терпимо относился к культам неверных.
Тогда на Иберийском полуострове христианские и мусульманские королевства веками существовали бок о бок и волей-неволей, когда не воевали друг с другом, поддерживали друг с другом какие-то отношения, хоть и формальные. Время от времени христианские правители заключали с мусульманами союз против христиан и наоборот. Аналогичным образом в отдельных королевствах христиане и мусульмане жили бок о бок и, зачастую не проявляя по отношению друг к другу особого уважения и симпатии, привыкали к обычаям друг друга. Там, где происходил переход в другую веру, имели место смешанные браки и смешанная кровь. Культура Испании, за исключением ее северных регионов, неизбежно подвергалась глубокому воздействию. Арабское влияние проявилось в огромном количестве различных заимствований в испанском языке, обычаях (изоляция женщин), архитектуре и планировке городов, уловках в торговле и огромном разнообразии практических приспособлений: ирригационных и водоподъемных устройствах, планировке и оснастке лодок и кораблей, седельном снаряжении и ременной упряжи. Мавританское влияние было не таким явным в Португалии по сравнению с Испанией. К XV в. Крестовые походы на территории Португалии стали чуть более чем далекими воспоминаниями; отсюда несколько книжные и романтические представления о Крестовых походах, например, принца Энрике (Генриха) Мореплавателя, контрастировавшие с гораздо более заземленным отношением его испанских современников. Однако в различной степени и Испания, и Португалия были местом проживания смешанных обществ, и, вероятно, сам этот факт помог испанцам и португальцам лучше, чем другим европейцам, понимать и взаимодействовать с еще более экзотическими культурами, с которыми им пришлось повстречаться, когда они пустились в заморские плавания.
К XV в. европейская цивилизация развилась до такой степени, что больше не зависела от влияния арабского мира, чтобы научиться чему-либо, а в Испании мода на все африканское имела тенденцию к превращению в бесплодную манерность. При жаждущем наслаждений и необузданном дворе Генриха IV Кастильского эта манерность была доведена до крайностей, в которых христианская религия осмеивалась, открыто перенимались многие мавританские обычаи, а война с исламом фактически была отложена. Война за кастильское наследство Изабеллы привела к резким переменам. Изабелла, побуждаемая не только сильными религиозными убеждениями, но и мрачным предчувствием опасности, угрожавшей с Востока, была полна решимости немедленно начать приготовления к войне с Гранадой (правители которой, ободренные Войной за кастильское наследство, воздержались от выплаты дани в 1476 г.) и по возможности, в конечном счете, вести войну на вражеской территории в Африке, как это уже сделали португальцы в Сеуте в 1415 г. Систематические военные операции с целью завоевания мавританского королевства город за городом начались в 1482 г. Испанцы начали этот последний Крестовый поход в Европе, испытывая смешанные чувства по отношению к врагам – мусульманам. Среди этих чувств были: глубокая религиозная экзальтация, отвращение к неверным, измененное (у феодалов) уступками экономической выгоде, жажда наживы в смысле не только надежды на грабеж, но и решимости использовать мавров как вассалов, общественная неприязнь, измененная долгим близким общением, определенная зависть к их экономике (ведь мавры были обычно лучшими фермерами и ремесленниками и зачастую более ловкими торговцами, чем их конкуренты-испанцы) и, наконец, сильный политический страх – страх не перед Гранадой, а перед мощной помощью, которая может прийти на выручку Гранаде, если это государство (эмират) не подчинить власти христиан. Что касается Гранады, изолированной и разделенной внутри себя, то исход никогда не вызывал серьезных сомнений. Ее столица пала в 1492 г. Вся Испания впервые за много веков оказалась полностью под властью монархов-христиан. Территория Гранады была должным образом поделена на феодальные владения среди военачальников этой военной кампании.
