Мы не знаем, в какой степени константинопольские ортодоксы прислушались к непрерывным и настойчивым просьбам Златоуста молиться публично и петь псалмы и песнопения. Очень похоже, что в этом случае, как всегда, людям было трудно заставить себя подчиниться и что равнодушие многих ортодоксальных горожан стало причиной многих разочарований отважного и доверчивого прелата. Но можно ли сказать, что он слишком много требовал от современных ему христиан? Ведь в эти же годы в другой части империи, у ворот Иерусалима и во всей Палестине, осуществлялся тот идеал, которого Златоуст мечтал достичь. Разве святая Павла из своего вифлеемского уединения не писала другому знаменитому римлянину, святому Маркеллу: «Здесь, куда бы человек ни направил свои шаги, он слышит благочестивые песнопения; пахарь, толкая свой плуг, поет „Аллилуйя!“; жнец под жгучим солнцем прогоняет свою усталость, напевая псалом; виноградарь, обрезая свою лозу изогнутым серпом, повторяет гимны Давида. Это здешние напевы; это местные любовные песни, никаких других нет; это припевы пастухов и романсы крестьян».
Того, что святой Иоанн Златоуст напрасно старался ввести для своего народа, на несколько лет раньше святой Василий добился от жителей Кесарии. Василий много раз в своих проповедях старался показать своим слушателями всю красоту псалмов, пользу псалмов для христианской жизни и в особенности входящие в них поучения и содержащееся в них «совершенное богословие». Монаху-отступнику он напоминает о сладких слезах, которые тот когда-то проливал во время ночного пения псалмов. Павшей девственнице он описывает все исчезнувшее очарование ее когда-то таких безмятежных дней, ее таких светлых ночей, духовных песнопений, гармоничных псалмов и святых молитв. Когда священнослужители из Неокесарии упрекнули его, как за преступление, за то, что он ввел в своей церкви антифонное пение псалмов, он послал им в ответ красноречивое оправдание своего поступка. Наши нынешние обычаи, писал он, соответствуют обычаям всех церквей Бога. Примерно в середине ночи народ идет в молитвенный дом. Затем, разделившись на два хора, эти люди поют по очереди, сосредоточивая внимание на смысле священных слов и удалив от своих душ все посторонние мысли. После этого одному поручают петь мелодию, а остальные ему отвечают. Ночь проходит в разнообразном пении псалмов, которое иногда прерывается одиночной молитвой. Если вы откажетесь от общения с нами по этой причине, добавляет Василий, вы также должны будете разорвать отношения с церквями Египта, обеих Ливий, Фиваиды и Палестины, Аравии, Финикии, Сирии и Евфрата, одним словом, со всеми, кто любит священные бдения, молитвы и совместное пение псалмов.
Это антифонное пение, которое в то время, когда писал святой Василий (375 год), уже в стольких церквях пришло на смену древнему пению псалмов «с ответами» и позже за двадцать лет завоевало весь греческий Восток, «в своей первоначальной простоте было достаточно монотонным напевом, но он сразу же стал мелодией, в одинаковой степени разнообразной и выразительной». В 387 году Флавиан, епископ Антиохийский, приехав в Константинополь, чтобы успокоить гнев Феодосия, напрасно пустил в ход все возможности молитвы и слезной просьбы: император не смог забыть свои гнев и обиду. Тогда епископ догадался попросить мальчиков-подростков, которые обычно пели за столом государя, спеть антиохийские просительные псалмы. Феодосий был растроган этой выразительной и волнующей новой религиозной музыкой. Его гнев уступил место милосердию и прощению. Слезы умиления упали в чашу, которую государь держал в руке. Значит, неудивительно, что эта антиохийская музыка, действие которой было таким сильным, когда ее впервые услышали в Константинополе, была столько раз прославлена Василием и Златоустом и введена ими в подчиненные им церкви. Несомненно, эта новинка какое-то время была предназначена привлекать и удерживать простых верующих; но вскоре, когда чары новизны стали слабеть, на ночные службы стали приходить лишь те, кто был обязан делать это согласно своему своду правил, то есть девственницы и монахи. Даже похоже, что монахи были самыми пылкими пропагандистами музыкальных нововведений Василия и Златоуста. В письме архиепископа Кесарийского, которое автор этой книги уже цитировал, видно, что критики Василия упрекали его в том, что он установил в подчиненной ему части церкви новый, до этого неизвестный там образ жизни, когда стал поощрять создание мужских и женских религиозных общин; вторая претензия, а именно введение новшеств в пение псалмов, видимо, вставлена в первую, как привитый черенок в ветку: она присоединена к первой и является лишь ее развитием.
В любом случае несомненно, что в V веке эта реформа проникла еще не во все монастыри Египта и Аравии, но и константинопольские, и каппадокийские монахи уже полностью отказались от старого способа пения псалмов. Мы процитируем одно из доказательств этого, оставленное нам кардиналом Питрой: «Когда персы в V веке опустошили Каппадокию, настоятель одного из монастырей по имени Павел бежал в Константинополь, затем в Александрию и наконец укрылся у пустынников Нитрии в келье старца-отшельника. Через какое-то время он пришел к игумену этой горы и попросил для себя отдельную келью потому, что больше не мог жить со стариком, который не исполняет никакой службы и не следует никакому своду правил – ни принятому у монахов, ни принятому у мирян. А самое невыносимое, добавил он, – то, что он не позволяет мне петь ни каноны, ни тропари, которые привычны для всех. Брат, ответил игумен, вернись в свою келью и оставайся с этим стариком, если хочешь спасти свою душу. Что касается пения тропарей и канонов и применения музыкальных модуляций, все это подходит для мирских священников и прочих мирян. Ради этого хорошо собирать людей в церквях. Но для монахов, которые живут вдали от мирской суеты, подобные вещи не приносят пользы, зато порождают много вреда. Ведь так же, как рыбак с помощью крючка и червяка ловит рыбу, так и дьявол с помощью своих орудий – тропарей и пения толкает нас в пропасть суетной славы, человеческих страстей, любви к наслаждениям и, наконец, блуда. Поистине, закончил он, надо удалять от монаха, желающего спастись, любое модулированное пение!»
Примерно в те же годы святой Нил, настоятель Синайского монастыря, еще указывал подчиненным ему монахам петь псалмы по-старому, но его строгая верность старым нормам уже выглядела исключением, и его можно было упрекнуть в том, что он не следует тому порядку, который соблюдает «вселенская и апостольская» церковь. Литургическое возрождение так быстро охватило почти весь греческий мир потому, что очень точно соответствовало желаниям и стремлениям восточных христианских общин – так точно, что не могло не получить, и очень скоро, новое развитие. Семена, посеянные Василием и Златоустом и порученные заботам монахов, пустили в эллинскую почву глубокие корни, этот посев расцвел великолепными цветами и принес на обновленной почве христианской поэзии изумительно богатый урожай.
Однако древняя греческая поэзия умерла не полностью.
Святой Григорий Назианзин, современник Василия и Иоанна Златоуста и так же, как они, «покровитель греческой учености», кажется, был предназначен ее возродить. Это был гениальный человек, благородный и пылкий, который в александрийских и афинских школах изучил тонкости всех видов красноречия и все секреты муз. Под его пером «греческий язык выражает все нововведения христианской веры и при этом кажется античным языком Лисия и Платона. Душа Греции появляется у него почти в своей первозданной красоте, которая лишь слегка оживлена восточной краской; в этой красоте больше пышности и меньше аттических черт, но она всегда гармонична и чиста». Он хороший знаток Гомера, удачливый соперник Парменида и Эмпедокла. О нем сказали, что «Мильтон и Микеланджело могли черпать вдохновение в его прекрасных стихах». Он был необыкновенно плодовитым творцом и работал во всех жанрах – в эпике, лирике, учебной литературе, даже в драме, в области догматов, в области морали, в истории. В стихосложении он, за исключением двух случаев, оставался верен древним стихотворным размерам и очень умело владел дактилическим гекзаметром, семистопным трохеем, ямбическим триметром. Самые благородные побуждения вдохновляли и направляли Григория во всем его творчестве. Он отстаивал честь христианства, когда оно вело борьбу против Юлиана, успокаивал свою душу, жертву всех печалей и всех сражений, чувствовал необходимость ответить на поэтические попытки еретиков. «Если долгие речи аполлинаристов, их новые псалтири, которые сильно отличаются от псалтири Давида, и очарование стихов даны нам в качестве третьего Завета, то и мы сочиним псалмы, сложим стихи и распространим их в большом количестве», – говорил он. Григорий создал огромное множество произведений, но их стиль оставался слишком научным и сложным, а потому его стихи не нашли отклика у христианского народа. «Эти слова, которых нет в языке народа, эти изгибы диалектики, эти мирские по происхождению ритмы простонародье уже не понимало и не принимало». Античная греческая поэзия теперь уже не имела большого влияния на народные массы и в дальнейшем оставалась лишь приятным способом провести время для нескольких утонченных умов, отдыхом для малого числа посвященных.
