Не отвечая на эти вопросы, достаточно будет указать, какое большое поле еще осталось для открытий в области греческой гимнографии. Сам он дальше предлагает читателю лишь краткое описание основных этапов монашеской гимнографии, следуя за кардиналом Питрой и за несколькими учеными, которые начали освещать эту густую тьму.
Точная дата возникновения новой гимнографии неизвестна. Возможно, ее начало надо искать в еретической поэзии Валентина, Василида, Вардесана (Вардесан – сирийский философ, богослов и поэт, гностик, создатель сирийского литературного языка. – Пер.) и Ария и в гимнах, которые противопоставляли их сочинениям ортодоксы. Но по упомянутым раньше отрывкам читатель уже видел, что еще в IV веке, при Златоусте, в Константинополе был введен новый тип пения псалмов, а в V веке это нововведение уже одержало победу в большинстве восточных монастырей.
Самые ранние известные нам гимнографы носили имена Анфим и Тимокл; по свидетельству Феодора Чтеца (Феодор Чтец – историк церкви, жил в конце V – начале VI века. – Пер.) и Феофана, эти двое «цвели» примерно в 457 году; ни одно их произведение не сохранилось. Примерно в это же время упомянутый Анфим и другие мелоды – Маркиан, который позже был великим экономом патриаршей базилики, монах Иоанн и богатый византиец Сетас – объединились вокруг самого известного из них, святого монаха Авксентия. По словам современника и ученика Авксентия, ставшего его биографом, этот святой до того, как стать монахом в окрестностях Халкидона, был в столице примером самых суровых аскетических добродетелей. Он любил вместе со своими товарищами приходить в церковь Святой Ирины, стоявшую на берегу моря, и свято проводить там ночи в молитве и пении духовных стихов. Там были два хора – мужской и женский, и блаженный Авксентий возглавлял певших священные гимны.
Позже, когда он, оказавшись от профессии воина, начал вести в уединении жизнь отшельника, соблюдая все ее суровые правила, толпы продолжали собираться у кельи этого благочестивого отшельника. Та самая Вифиния, где уже в дни Траяна на собраниях верующих звучал гимн в честь Христа, услышала и первые звуки новой религиозной поэзии. Отшельник вместе с толпой пел псалмы в каждый положенный для этого час, а затем, по словам биографа, давал указание петь «очень приятные и очень полезные тропари с очень простым, без изысков, ритмом, которые написал он сам». Отшельник начинал и произносил первый тропарь, толпа хором отвечала, произнося второй, и так до конца. Один из этих первых образцов церковной греческой поэзии, столь же редких, как первые из печатных книг, дошел до нас.
1. Народ: Нищие и бедные, мы хвалим тебя, Господи.
Монах: Слава Отцу, слава Сыну, слава Святому Духу, говорившему через Пророков!
2. Монах: Небесные воинства поют Тебе славу, а мы на земле – эту хвалебную песнь.
Народ: Свят, свят, свят Господь! Небо и земля полны Твоей славы!
3. Монах: Творец всего, одним словом мы были созданы, одним словом сотворены. Ты установил Свой закон, и он никогда не прекратится!
Народ: О Спаситель, благодарим Тебя!
4. Монах: Господь всемогущий, Ты умер и воскрес, Ты явился и исчез!
Народ: Помилуй и спаси нас!
5. Монах: С душой, отягощенной горем, мы падаем к Твоим ногам и молим Тебя, Спаситель мира.
Народ: Ибо Ты – Бог кающихся.
6. Монах: Ты, восседающий на херувимах, отворяешь небеса.
Народ: Помилуй и спаси нас!
7. Монах: Радуйтесь, праведные во Господе, и молитесь о нас!
Народ: Слава Тебе, Господи, Бог святых!
Таким путем добродетельный аскет старался отвлечь верующих от легкомысленных удовольствий большого города и в первую очередь от соблазнов театра, притягательной силой своих песнопений, гармония которых «соперничала с гармонией ангелов».
Это созвездие мелодов, сиявшее примерно в середине V века, добилось почета для новой поэзии. В следующем веке их наследниками стали другие мелоды, и вскоре честолюбивый Юстиниан (527–565), чувствительный ко всем видам славы, захотел приобрести известность и как поэт нового стиля. Это он – автор знаменитого тропаря «Единородный Сын и Слово Бога», который и теперь поют в литургии святого Иоанна Златоуста. Другие императоры, и среди них иконоборец Феофил, считали по примеру Юстиниана, что воздают почести императорскому пурпуру и себе самим, находя среди своих «святейших и божественнейших» дел время для занятий религиозной поэзией и сочинения священных гимнов.
Но, по мнению немногих эрудитов, знающих имя и творчество святого мелода Романа (Сладкопевца), именно Роман занимает первое место среди гимнографов греческой церкви. О его жизни известны лишь скупые подробности, вошедшие в короткий урок из греческих менологиев. Он был сирийцем по происхождению, как и два другие знаменитые гимнографа – Софроний и Андрей Критский. Родился он в городе Эмесе (древнее название нынешнего города Хомс. – Пер.) на реке Оронт, вначале был дьяконом в Берите (древнее название Бейрута. – Пер.) при церкви Воскресения, при императоре Анастасии переехал в Константинополь и больше не покидал столицу. Там он удалился в церковь Пресвятой Богоматери, построенную при Феодосии Младшем консулом Киром, по имени которого ее называли «церковь Богородицы в Кирах». Оттуда он иногда ходил во Влахерны. Однажды, в рождественский вечер, когда Роман проводил ночь в церкви, читая молитвы, ему явилась во сне Богородица, подала ему свиток пергамента и велела: «Возьми и ешь», как велел когда-то Господь пророку Езекиилю. Роман повиновался ей и таким образом получил «благодатный дар составления кондаков». Потом видение исчезло, а Роман поднялся на амвон и запел свое первое сочинение, изумительно гармоничное песнопение «Дева днесь.». Позже он сложил для многих праздников около тысячи стихотворений, и тексты многих из них, написанные его собственной рукой, хранятся в церкви в Кирах. Именно там благочестивый мелод мирно умер, отойдя к Господу, там он похоронен, там же отмечают праздник в его честь.
Значит, своей смертью, творчеством и всем, что известно о его жизни, Роман принадлежит Константинополю. Похоже, что приехал он туда при императоре Анастасии Первом (491–518). Нет никаких сомнений, что он был монахом, хотя нет прямых свидетельств этого. Но Романа, как и очень многих других представителей монашества, называли не обычным словом «монах», а заменившим его прозвищем, которое одержало верх над всеми остальными наименованиями и заставило забыть их. И Романа привыкли называть Мелодом (Сладкопевцем), как Иоанна – прозвищем Малала, то есть «ритор», Георгия – Синкеллом, Максима – исповедником, Феофана – летописцем, Иосифа – гимнографом. Это предположение становится еще более обоснованным оттого, что, по мнению исследователей-византинистов, которые изучили творчество Романа, его поэтический гений, его вдохновение и богатство его языка ставят его в первый ряд греческих гимнографов. В его творчестве лирический гимн достиг совершенства, и у христианских лириков не стало причин завидовать великим лирикам Античности. По словам историка Крумбакера, «может быть, однажды история литературы прославит Романа как величайшего религиозного поэта всех времен». Отец Буви, деликатный судья и тонкий критик, написал о монахе-поэте и его творчестве страницу великолепного текста; автор позволит себе процитировать ее, потому что это даст читателю точное представление о несравненном мелоде. «Святой Роман, – пишет он, – является первым из мелодов по поэтическому дарованию. Его сочинения – совершенные образцы литургического гимна или, точнее, религиозной драмы. Представьте себе христианина, который молится, монаха, читающего молитву, святого в молитвенном экстазе. Перед их глазами один за другим проходят великие действующие лица обоих Заветов; он видит перед собой Спасителя людей и его Мать, апостолов и мучеников. Он становится свидетелем прошлого, внимательно и увлеченно наблюдает за всеми событиями, героем которых является сам Бог. Созерцание сверхъестественного мира перенапрягает его силы, возбуждает свыше меры и его ум, и его сердце. Он изливает душу в словах преклонения, в хвалах, в словах благодарности. Если вы дадите этому созерцателю гибкие, гармоничные, популярные ритмы для истолкования того, что он видел и слышал, и несравненную аудиторию восточных базилик для того, чтобы питать священный огонь его дарования; и если ваше воображение может представить себе такого человека не в Афинах и даже не в Константинополе в дни святого Григория и святого Златоуста, а в настоящей Византии византийцев; если вы увидите, как он поднимается на амвон Святой Софии в рождественскую ночь после чудесного сна, если вы услышите прелюдию его великого песнопения: „Дева днесь пресущественного рождает, и земля вертеп (вертеп здесь пещера. – Пер.) неприступному приносит.” Если вы еще не восхищены, то дождитесь конца: пусть перед вами разворачивается величественный ряд из двадцати пяти тропарей. Не судите об этих песнопениях, даже когда дослушаете одно; пройдите вслед за мелодом все этапы этого священного цикла, от праздника Первомученика Стефана до торжественных празднеств Пасхи, Вознесения и Пятидесятницы, и, возможно, вы придете к заключению, что христианство не должно завидовать Античности ни из-за одного античного лирического поэта».
