Однако ученый игумен студийских монахов сочинял не только кондаки по примеру Романа; он оставил после себя много песнопений в честь Богоматери, в честь Ее стояния у подножия Креста и в честь Пресвятой Троицы. Он также написал очень много идиомелонов (так назывались уникальные гимны, которые позже могли стать образцами для других гимнов. – Пер.) и «Триодь» – большой сборник канонов, в котором объединены все богослужения Великого поста, как в «Октоихе» святого Иоанна Дамаскина – все богослужения от дня Пятидесятницы до дня Воскресения Христова.
Так же как при написании кондаков Феодор взял за образец гимнографа, который довел этот род религиозной поэзии до совершенства, в своих канонах он, видимо, желал подражать главным образом тому знаменитому мелоду, которого византийцы читали изобретателем этой новой поэтической формы. В произведениях Феодора Студита не только можно обнаружить много сходства с произведениями святого Андрея Критского, но похоже, что Андрей, монах-савваит, оставался для монахов Студийского монастыря совершенным образцом религиозного поэта, осуществившим в своих стихах тот идеал красоты, к которому они направляли все свои усилия. Для них ничто не могло сравниться с чистотой формы, возвышенностью мысли, гармоничной мягкостью ритма, тайну которых знал Андрей. В кондаке в честь Андрея Критского автор, который, вероятней всего, был гимнографом-студитом, напомнив, что Андрей явился миру как сияющая звезда, всей земле как сверкающее солнце, дальше пишет так: «Кто мог бы повторить твои возвышенные наставления, первосвященник Господа, оплот критян, Андрей, блаженный во Господе? Твой голос звучал как кифара. Нет языка, который не признал бы себе побежденным перед очарованием твоих слов, Андрей, вдохновленный Богом».
Возможно, в этих, таких высокопарных похвалах поэтическому творчеству святого Андрея надо видеть не обычное восхищение, а нечто большее – еще одно доказательство и решающее свидетельство того, что студийские гимнографы всегда восхищались очарованием речи, изяществом и гармонией стиля, что они, кажется, хотели сделать эти качества идеалом для современной им поэзии и что они сами изо всех своих сил осуществляли этот идеал. Поэтому неудивительно, что у писателей этой школы можно встретить эпитеты-новинки, очень пышные и гармоничные, но искусственные, которые казались своим создателям поэтичными, но слишком часто превращали их гимны в сухое и холодное преувеличение, такое же, каким наполнены жития и религиозная история. Их упрекают в многословии, выспренности, создании громоздких скоплений эпитетов, синонимов, составных слов, образованных из трех или четырех простых. Если сравнивать их с древними мелодами, то быстро замечаешь, что эти авторы писали среди ночи и битвы, а их предшественники пели в удобных условиях, в покое и при свете. Эти две группы отличаются одна от другой стилем, мастерством, творческим методом. У гимнографов VIII и IX веков драматические приемы почти полностью исчезли, в ритме мало разнообразия, самый распространенный вид ирмоса, мужественный и лаконичный, похож на звук военного рожка. Песнопения становятся короче, им как будто не хватает дыхания; укороченные тропари завершаются многословными возгласами. Ефимнион уже не нравится невежественной толпе, его не повторяет хор верующих, и он стал тяжеловесным, грубым, прозаичным. Стихам, которые были когда-то такими быстрыми и рассекались такими изящными паузами, теперь мешает множество препятствий, и даже правила одинаковости тона и одинакового числа слогов соблюдаются не всегда.
Биограф Феодора Студита, монах Михаил, рассказал, несомненно желая защитить поэтический талант своего героя, об очень интересном случае, о котором, как он написал, «ужасно слышать». «На Сардинии жил один благочестивый человек, восхищавшийся сочинениями Феодора и преклонявшийся перед ними. Особенно высокого, даже невероятно высокого мнения этот почитатель был о канонах, которые Феодор написал для Великого поста и озаглавил обычным названием „Триодь”. Однажды вечером этот сардинец предложил гостеприимство в своем доме проходившим мимо монахам. Они оставались в этом доме все дни поста. Но эти монахи были учениками сицилийского гимнографа Григория Сиракузского. По словам биографа, они, исполнившись гордыни, начали говорить безумные слова и насмехаться над поэмами святого, находя у него и варварские слова, и неправильные конструкции в тексте. Вскоре их хозяин принял их точку зрения и перестал чтить гимны святого и петь их во время утренних доксологий, как привык делать. И тогда среди ночи ему явился Феодор с несколькими спутниками, державшими в руках пучки розог. По приказу святого они стали бить этими розгами этого непостоянного человека, так быстро изменившего свое мнение. А Феодор во время этой порки кричал ему: „Коварный человек, почему ты так презираешь мои поэмы, ты, который недавно так их уважал и ценил? Ты все же мог бы думать, что раз церкви Бога приняли их и передали одна другой, значит, они уверены, что имеют от этого какую-то пользу. Не высокопарные слова и не чеканные фразы обращают к вере сердца; это делает смиренная речь, приспособленная к текущим потребностям и разумная. Такой язык в сто раз предпочтительней ученых речей, которые лишь очаровывают уши“.
Когда виновный, наказанный таким образом, раскаялся в своем заблуждении, наступил день. Этот человек, чувствуя сильные боли, весь покрытый ранами, встал, все еще в ужасе из-за ужасного видения. Он рассказал, что с ним случилось, и поспешил удалить из своего дома монахов, которым так легкомысленно поверил и которые были причиной всего зла. Его верность Феодору после этого была неизменной, и невозможно описать, с каким уважением, любовь и преклонением он всегда относился к поэмам знаменитого гимнографа».
Мы не будем становиться на сторону Феодора вместе с тем, кто восхваляет его, но и не пойдем против него вместе с сардинскими монахами. Однако позволим себе сделать из этого рассказа вывод, что поэтическим талантом Феодора восхищались, но делали при этом некоторые оговорки, и те, кто критиковал его сочинения, умели назвать причины своего мнения и привести примеры в свою поддержку. Чтобы вынести окончательное суждение о главе гимнографической школы Студийского монастыря и о произведениях, созданных в этой школе, нужно было бы знать лучше, чем знают сейчас, многочисленные поэтические произведения, рассеянные по богослужебным книгам греков, очистить эти произведения от всех примесей, ярко осветить их, сравнить их либо одни с другими, либо с произведениями многих других школ, чтобы увидеть их достоинства и недостатки и отличить то, что возникло в результате подражания, от характерных особенностей оригинала.
Хотя исследований частного характера, посвященных великим представителям византийской гимнографии, слишком мало, чтобы автор мог осмелиться сделать обобщенный вывод, можно уверенно утверждать, что религиозная поэзия, родившаяся в монастырях Константинополя, вывела византийских монахов в первый ряд поэтов всех веков. И словно слава среди людей не могла быть достойной наградой для авторов стольких канонов, идиомелонов, кондаков, восточная церковь, «эта родина поэзии», возвела их в ранг святых, сочинила каноны в честь этих мелодов; похоже, что она создала разряд святых поэтов, как различает разряды апостолов, исповедников и мучеников. Она любила изображать их красками на фронтисписах сборников своих гимнов, и автор «Руководства по живописи» тщательно описывает фигуры, атрибуты и надпись, подходящие каждому из них. В этих гимнографических небесах мы снова встречаем рядом с автором Апокалипсиса и вдохновенным певцом божественного Слова всех знаменитых мелодов, чьи имена были здесь названы, – музыканта Романа, который, кажется, и сейчас поет свое великолепное песнопение «Дева днесь.», Андрея Критского, Иоанна Дамаскина, Косму Мелода, Иосифа Песнописца, Феофана Начертанного, патриарха Сергия, святого Ефрема Сирина, Георгия Сикелиота, Феодора Студита, и с ними святых патриархов Софрония Иерусалимского, Германа и Мефодия Константинопольских.
