Игнатиане имели обычай служить литургию в частных молельнях, показывая этим свое твердое и неизменное желание не иметь даже внешней видимости общения с преследователем Игнатия. Одним из новых канонов Фотий запретил служить литургию в частных молельнях и проводить в них церковные обряды без разрешения епископа.
Еще несколько канонов были приняты, чтобы больше прежнего ограничить свободу монахов. Возобновив запрет строить монастыри без разрешения и без ведома епископа, собор запретил постригать кого-либо в монахи в отсутствие настоятеля монастыря; любого, кто сделал бы это не в присутствии игумена, полагалось лишить должности, а принятого им монаха отослать в другой монастырь по выбору епископа.
Таким образом, монахи, чьи настоятели вследствие добровольного или насильственного изгнания перестали общаться с Фотием, лишились возможности принимать к себе новых послушников и пополнять свои ряды. А игуменов, которых прелат подозревал в пренебрежении делами, в слабости или в неспособности выполнить должностные обязанности, полагалось отлучать и лишать должности.
Многие столичные монахи покинули свои монастыри и стали искать другие убежища, где они сами и их убеждения были бы в безопасности. По словам Фотия, такое поведение было похвальным во время иконоборческой ереси. Благочестие, направлявшее поступки тогдашних монахов, было достойно всех похвал, но теперь, добавили составители канона, такое поведение неразумно и смешно. Религия всюду пользуется уважением, церковь очищена от всех видов соблазна, однако монахи и теперь уходят из своих монастырей и, словно неудержимый поток, который растекается повсюду, расходятся во все стороны, собираются вместе, нарушают порядок в монастырях, живут среди тревог и лишают себя блага повиновения. Их притязания невозможно терпеть. Чтобы прекратить это и положить конец такой неустойчивости, святой собор постановил, что каждый монах, который покидает свой монастырь и укрывается в другом монастыре или в доме мирянина, и тот, кто принял его у себя, будут отлучены от церкви до дня, когда монах вернется в свой прежний монастырь. Если же сам епископ, уверенный в благочестии и добродетели некоторых монахов, посылает их в другой монастырь руководить устройством жизни в нем, или в мирской дом для спасения душ его обитателей, или же ставит их во главе их братьев, ни этим монахам, ни тем, кто принимает их у себя, не следует причинять никакого вреда. Возможно, Фотий посылал монахов, в которых был уверен, инспекторами в те монастыри, которым не доверял.
В еще одном каноне собор напоминает, что каждый монах обязан пробыть три года послушником, но допускает два исключения из этого правила: тяжелую болезнь, которая вынуждает сократить срок испытания, или прошедшую проверку добродетель во время жизни в миру. Во втором из этих случаев достаточным сроком пребывания в послушниках названы шесть месяцев.
Раньше уже было сказано, что в действительности Фотий, снисходительный к своим сторонникам и больше озабоченный тем, чтобы нравиться им, чем сохранением дисциплины среди служителей церкви, вероятно, позволял настоятелям, поскольку время было трудное, самим определять срок пребывания в послушниках для каждого брата.
Эти распоряжения собора не остались просто словами, и Фотий не останавливался перед насилием, обеспечивая их исполнение. Например, бежавший игумен Николай на седьмом году своего изгнания был насильно возвращен в свой Студийский монастырь, где с ним стали обращаться самым жестоким образом.
Четвертый канон разрешал епископу лично посылать верных его делу монахов настоятелями в выбранные им самим монастыри. На место Николая в когда-то так процветавший Студийский монастырь Фотий назначил своего ставленника Ахилласа, и меньше чем за десять лет (858–867) шесть настоятелей один за другим возглавляли эту монашескую обитель, нанося большой вред монашеским традициям. Заботясь лишь о том, чтобы набрать сторонников для своего патриарха, вынуждали благочестивых монахов искать себе убежище в других местах, и дошло до того, что под управлением одного из шести, знаменитого Феодора Сантаварина, этот когда-то такой многолюдный монастырь стал похож на пустыню. И горе было тем монахам, которые смели критиковать этих игуменов, дорогих незваному епископу! Монахи монастыря Символов в Вифинии, того самого, где был монахом, а позже игуменом святой Платон, взбунтовались против своего настоятеля. По этому поводу Фотий писал монаху Афанасию: «Монахи Символов повели себя как те, кто совершает перевороты: они присвоили себе право критиковать и смещать своего игумена. Это как если бы лошади взбунтовались против своего кучера, стада против своего пастуха, матросы против своего кормчего. Их дерзость еще более безумна оттого, что это монахи восстают против своего настоятеля, ведь настоятель должен давать отчет о монахах, а не монахам. Если игумен совершил какую-то ошибку, монахи должны обращаться к более высокому судье, а не присваивать себе епископское право судить – они, которых числом примерно столько же, сколько тех, кого они судят». Видно, что проступок велик и что виновные для Фотия ничего не значат. Тем не менее патриарх позже простил их за этот дерзкий анархический бунт, но с одним условием: «Пусть они пообещают, что будут очень послушными, – пишет он Афанасию, – и примут игумена, которого укажете Вы сами, потому что им не должно прийти на ум, что я стерплю избрание настоятелем того, кого выберут они. Они согрешили, и для них достаточно получить прощение. Они не должны думать, что по-прежнему будут пользоваться привилегиями тех, кто не совершил проступка».
По этому примеру видно, что этот патриарх ни во что не ставил и давние постановления соборов, и даже императорские законы об избрании настоятеля, если они мешали исполнению его желаний.
Этот монах-отшельник Афанасий был одним из главных агентов Фотия. Ему было поручено переманивать непокорных на сторону патриарха и указывать подходящих кандидатов в епископы или игумены. Фотий писал ему: «Он возведен в сан игумена – тот, кого Вы, Ваша Святость, изучив его, поставили во главе паствы. Молитесь, брат мой, чтобы Ваше суждение не оказалось ошибочным и чтобы этот кандидат всегда оказывался достойным Вашего выбора и наших надежд».
И в самом деле, случалось, что настоятели, которые вначале соглашались со сменой патриарха, затем, подумав, решали порвать с Фотием. Чтобы удержать или вернуть их, Фотий не останавливался ни перед угрозами, ни перед оскорблениями. Савве, игумену монастыря Писсидон, он писал: «Я не знаю, чем считать Ваше поведение. Я видел, как Вы надевали одежду из овечьей шкуры, и думал, что она покрывает простое, лишенное злобы сердце, достойное стада Иисуса Христа. Но под этой шкурой, как говорят, скрывается лис, который отыскивает вонючие трупы, то есть гнилые члены тела церкви, добычу демонов и их служителей. Я слышал, как Вы сожалели о своих прежних долгих заблуждениях. Мне говорят, что Вы вернулись к ним и разделяете чувства тех, кто бессмысленно мечется, подобно безумным корибантам. В моем присутствии Вы благословляете меня, называете меня своим спасителем, который извлек Вас из колодца гибели и лжи, а теперь мне говорят, что Вы ворчите на меня и осыпаете меня шутками, словно комедиант. Подумайте, прилично ли это монаху. Если эти новости – ложь, мне придется сожалеть о тех, кто говорил мне против Вас. Если же они – правда, мне придется оплакивать тех грешников, которые говорят дурное о своем ближнем и целуют его обманывающими устами. Но в любом случае мне придется плакать, потому что к моей пастве, к пастве Христовой принадлежат эти прокаженные, за которых я тревожусь, как святой Павел, но которые отказываются разделять мои чувства».
