Другой игумен – Дорофей, настоятель монастыря Кедронон, покинувший партию Фотия, затем вернулся в нее, – возвратился к тем, кто боялся, что потерял его навсегда. Ему сразу же все простили. «Вы плачете и стонете о том, что когда-то были отделены от моей любви во Христе, и делаете хорошо, потому что это добродетель – оплакивать потерю милости, это добродетель – не только желать встать, но еще и горько сожалеть о своих предыдущих падениях. Поэтому я далек от того, чтобы упрекать Вас за прежнее несогласие с нами, учитывая искренность Ваших нынешних чувств и их совпадение с моими. Я прощаю Вас без всякой отсрочки, настолько я благодарен Провидению, которое управляет всем с изумительной мудростью». Затем, словно для того, чтобы скрепить восстановленную дружбу и завоевать доверие своего адресата, патриарх делает ему несколько доверительных признаний о положении дел в своей партии: «Из тех, кто разделял мои мнения, тех, кто остался им верен, не так уж много. Что касается остальных, то страх, нависший над их головами, уничтожил их мужество, их убедили играть роль льстецов, некоторые даже объявили себя моими противниками, причем с такой дерзостью, которой я точно не ожидал. Поэтому то, что Вы засвидетельствовали мне свою искреннюю и мужественную дружбу, – большая хвала Вашему нынешнему настроению, надежный залог Ваших чувств на будущее извинение за прошлое. Этот поступок достоин славы и чести у того суда, который не может быть подкуплен никаким подарком».
Фотий вмешивался в дела монастырей не только в упомянутых сейчас особых случаях. Его влияние на них ощущалось каждую минуту: он постоянно писал письма игуменам о том, как, по его мнению, надо управлять монахами, и письма простым монахам, которым советовал избегать греха, любить бедность, высоко ценить монашескую жизнь, «эту жизнь ангелов, эту жизнь святых», и т. д., а если монах был отшельником, советовал также любить одиночество, при котором добродетель бывает легче, а небо ближе.
Когда одному из этих монахов случалось пасть, патриарх сразу спешил написать ему либо со снисходительностью, которую вряд ли можно назвать похожей на слабость, либо с безжалостной суровостью и жестокостью отчаяния. Святой Феодор Студит умел находить, чтобы вернуть на верный путь своих падших братьев, слова, столь же полные суровости к греху, но, когда он говорил о грешнике, они становились целебным бальзамом и были полны ласки и милосердия, которые читатель напрасно стал бы искать в письмах Фотия.
Есть ли письмо холоднее, чем то сухое послание, которое Фотий направил монаху-отступнику Митрофану? «Ни один смертный человек, даже самый совершенный из людей, не бывает полностью чист; ни один преступник не лишен добродетели полностью. Эта древняя догма и в наши дни подтверждается верованиями и поступками людей. Не противоречь ей своим примером, стараясь показать, что в тебе совсем нет добродетели, и стать басней для грубого народа».
Евфимию он писал: «Я очень боюсь, что в облике человека скрывается демон. Дай Бог, чтобы ты не вынудил меня произнести эти слова, но ты показываешь нам собой образ Антихриста». Другому падшему монаху по имени Павел он написал: «Если ты не покаешься, тебе останется – я говорю это, хотя и с трудом – только посмотреть на петлю Иуды».
Не таким странным образом говорил бы даже с самыми закоренелыми грешниками епископ, который хоть сколько-нибудь заботился бы о спасении доверенных ему душ. Такой епископ не доводит их до отчаяния, и, чтобы вернуть их на верный путь, он способен пожертвовать своими склонностями, своей выгодой, своей жизнью. А Фотий, как видно по этим примерам, в первую очередь беспокоился о пользе для себя самого: он думал о своей партии и своих делах больше, чем о спасении душ своей паствы. Монаху Павлу он писал: «Если ты раскаешься в том, что ты в порыве безумия сделал во вред мне, а вернее – во вред собственному спасению, то не отчаивайся». Монаху Савве он написал: «Знай, что меня гнетут недоумение и горе не оттого, сейчас все кости в игре легли плохо для меня, а оттого, что когда-то ты мне казался одним из моих друзей».
Фотий любил, чтобы епископ и его подчиненные-монахи обменивались маленькими подарками в знак дружбы. Его очень трогали такие подношения, он поощрял и много хвалил их. Это были, пусть в наивной деревенской форме, доказательства привязанности, они означали, что дружеская связь сохранится в будущем. Монах-отшельник Зосима прислал ему со своих гор большой запас каштанов и грибов. Фотий написал в ответ: «Ты доставил мне большое удовольствие своими подарками с гор, но не их поистине царским изобилием. Ты наносишь ущерб горам, ты разоряешь свое царство». Монаху Афанасию он написал: «Ваша Святость, подарки, которые Вы прислали мне, доставили мне сильнейшую радость; они – знаки истинной дружбы, которая будет становиться лишь сильней и прекрасней». Игумену Дорофею он прислал такое письмо: «Ваш подарок свидетельствует об истинной дружбе, но, посланный в таких обстоятельствах, он является залогом горячих дружеских чувств; среди таких опасностей он говорит об усердии в вере, достойном мученика». Сам он тоже вознаграждал подарками своих друзей за их преданность: его главный агент, монах Афанасий, получил от него в дар распятие, «потому что по примеру Христа, нашего истинного Бога, распял себя – пригвоздил себя к миру и повелителю мира».
Фотий также охотно оказывал монахам, с которыми вел переписку, какие-нибудь деликатные услуги: он правил литературные сочинения монаха-философа Никифора, которому желал, чтобы тот стал знаменитым благодаря своим книгам. Фотий извинялся перед Никифором, что еще не прислал ему книги, которые были тому нужны, но тот не очень ясно указал, что именно нужно, и нужно было бы послать ему целую кучу томов. Патриарх адресует философу несколько легких замечаний, но главным образом делает ему комплименты: его работы прекрасны во всех отношениях и написаны восхитительным почерком, все правила риторики и грамматики соблюдены в них полностью.
Так ловкий патриарх, чей плодовитый ум всегда подсказывал много средств и возможностей, умел применить к каждому человеку то средство, которым мог всего надежней и крепче привязать его к себе. Монах Арсений был известен своим благочестием – Фотий польстил ему, в преувеличенном и патетическом стиле попросив, чтобы Арсений помог ему своими молитвами так же, как льстил своими похвалами литературному честолюбию Никифора. «Встаньте перед Господом, – писал патриарх, – молите Творца быть мягче к Его творению, поднимите к нему Ваши святые руки… Восхвалите перед Ним то, что нужно (вы лучше меня знаете, что именно), чтобы оно исполнилось. Ведь те, у кого чистое сердце, видят Бога (насколько это возможно человеку) и лучше других понимают, какими средствами его можно умилостивить. В этом посольском деле возьмите посредницей Деву, Мать Слова, молите ее о помощи, опишите ей нашу большую слабость и нашу несказанную нищету; она умеет сострадать несчастьям естества, которое у нее таково же, как у нас. Обратитесь также к множеству мучеников, которые, пострадав ради Христа, готовы помогать тем, кто страдает как они. Я чувствую сладостную надежду, что наши желания будут удовлетворены; для этого нужно лишь одно – Ваши настойчивые молитвы, Ваши пылкие просьбы».
Фотий позже уверял, что именно благодаря молитвам того же Арсения он излечился от тяжелой болезни, которую назвал «прихожая смерти». «Благодаря Вашим молитвам, – писал ему патриарх, – болезнь немного ослабла, и Бог продлил мою жизнь – может быть, чтобы я покаялся. Если бы я смог это сделать!»
