Опасения легатов и папы не были лишены основания. Как часто случается при оживленных спорах по поводу чисто богословских вопросов, противники скифских монахов не сумели удержаться в верных границах. Неусыпающие, которые до этого времени были самыми твердыми сторонниками ортодоксальной веры, считая, что делают более решительной свою борьбу со склонными к евтихианству феопасхитами, отступили на позиции несториан, заявив, что Иисус Христос не «один из Троицы», а Мария не мать Бога.
Патриарх Епифаний и император Юстиниан настойчиво требовали, чтобы они срочно отказались от своей ошибки, но эти монахи, надеясь на помощь римской церкви, которая отвергла евтихианскую формулировку, и только что вступившего на папский престол Иоанна Второго, направили своих представителей в Рим, чтобы завершить это дело. Епифаний и Юстиниан тоже пожелали уведомить Апостольский престол об этом споре, «не для того, чтобы устранить ложь и суетные речи еретиков, а чтобы показать всем, что думает святая, кафолическая и апостольская церковь Бога и что проповедуют святейшие священники».
Посланцы обеих партий прожили в Риме целый год. Со стороны императора послами были Ипатий, епископ Эфесский и Димитрий, епископ города Филиппы, со стороны Неусыпающих монахи Кир и Евлогий. Вопрос долго изучался, и в числе изучавших был ученые дьякон Ферранд из Карфагена, и наконец ортодоксальным был признан Символ веры, предложенный Юстинианом. А о монахах монастыря Неусыпающих папа написал императору так: «Мы пытались своими апостольскими наставлениями вернуть их к истинной вере, как зазывают в овчарню овец, которые заблудились и погибают на неверной дороге. Но они ожесточили свое сердце настолько, что не веруют так, как сказано в Писании, и эти овцы, переставшие быть моими, не желают слышать голос своего пастуха. Поэтому мы объявляем их чужими для любой католической церкви, если они не осудят свою ошибку и не заявят, что отныне станут следовать нашим наставлениям. Но поскольку церковь не закрывает свои объятия для тех, кто возвращается, я прошу Вас, Ваша Императорская Милость, если однажды эти монахи расстанутся со своим пагубным учением, откажутся от своего злого замысла и пожелают вернуться в единую церковь, принять их, допустить к причастию и не колоть их острием Вашего гнева, а вернуть им, по нашей просьбе, прежнюю благосклонность».
Вряд ли эти монахи из братии Неусыпающих настаивали на своей точке зрения, и вряд ли они собрали вокруг себя много сторонников. Ведь в письме, которым Юстиниан подтверждает полномочия своих двух представителей при папе Иоанне, Ипатия и Димитрия, он отмечает, что эта несторианская ошибка совершена малым числом монахов. В этом же письме он заявляет, что «все почтеннейшие архимандриты святых монастырей» едины в вере и учении с Апостольским престолом. Через два года эти же архимандриты обратились к приехавшему в Константинополь папе Агапиту с просьбой, направленной против патриарха Анфима, подозреваемого в сочувствии монофизитам, и подписали несколько памятных записок, в которых просили собор, заседавший под председательством нового патриарха Мины, осудить Анфима, Севера, Петра, Зоара и других еретиков-монофизитов; во главе со своим экзархом Марианом, архимандритом монастыря Далмация, эти просители присутствовали на каждом из пяти заседаний того собора.
В следующем веке это стремление монахов обращаться за советами к римскому епископу, этот культ Апостольского престола, примеров которого они показали так много, наиболее полно проявился в деятельности святого настоятеля Максима, самого горячего противника монофелизма. Наблюдая за успехами этого учения в Константинополе и все больше тревожась из-за них, Максим не ограничился борьбой с ним при помощи своего слова и своих многочисленных посланий; он пожелал поехать в Рим, потому что, как он говорил, все области земли и все, кто где-либо исповедует Господа истинной и праведной верой, смотрят на святую римскую церковь, на ее исповедание и ее веру как на солнце, излучающее вечный свет… Это у нее находятся ключи праведной веры в Спасителя и истинного исповедания. Это она открывает единственную подлинную религию тем, кто приближается к ней с положенной набожностью. Это она закрывает все еретические рты, из которых вылетают несправедливые речи против Всевышнего. Он пробуждал усердие святого папы Мартина, его влияние ощущалось на римском соборе, он ободрял африканских епископов, укрепляя их верность, его неопровержимые доводы на время вернули на сторону Рима и ортодоксии патриарха Пирра, который был одной из главных опор ереси. Он провел много дискуссий с еретиками и во время одной из них он имел счастье обратить в католическую веру представителей императора Константа, которых тот направил к нему в изгнание, чтобы обратить его в монофелизм. В числе поступков Максима было заявление, что он не желает общаться с константинопольской церковью «из-за изменений, добавок, введенных теми, кто председательствуют в византийской церкви – Сергием, Пирром и Павлом, новшеств, известных всей церкви». Он опирается на авторитет римского собора, чтобы показать, что Отцы явным образом учили, что у нашего Спасителя Иисуса Христа два действия, две воли. Один из упомянутых императорских посланцев, епископ Кесарийский Феодосий, поставленный в необходимость признать существование двух воль и двух действий, пожелал вручить Максиму письменное свидетельство о правильности его веры. Максим на это ответил: «Я не смею принять от вас письменное одобрение в таком деле, ибо я всего лишь бедный простой монах. Но поскольку Бог тронул Ваше сердце и склонил Вас к принятию учения Отцов, пошлите теперь письмо папе римскому. Пусть император пришлет в Рим свой „Эктесис“, а патриарх пришлет свои акты соборов. Если папа римский решит, что их вероисповедание ортодоксальное, мы восстановим общение с ними».
Феодосию нечего было возразить на это, и в конце концов он заявил, что все эти ссоры могут быть прекращены, а соблазны устранены только в результате поездки в Рим, где было бы заключено примирение на основе единства мыслей и чувств. Святой, услышав эти слова, был вне себя от радости и осыпал похвалами автора столь желанного ответа. Несмотря на немощь своего тела, ослабленного монашескими упражнениями и старостью, он начал готовиться к новой поездке в Рим.
Но по приказу императора Максима отвезли вместо Рима в Византию и заточили в монастырь Святого Феодора, где настоятеля ждали жесточайшие пытки. Он доблестно переносил эти страдания и в заточении проповедовал веру римской церкви. «Римляне, – говорил он, – не позволяют смешивать слова нечистых еретиков со светлыми словами святых Отцов и не допускают, чтобы истина вступала в союз с ложью». Однажды, примерно в час, когда читают молитву «Свете тихий», несколько чиновников из императорского дворца пришли к Максиму и попросили его: «Господин настоятель, расскажите нам о ваших беседах с Пирром в Африке и в Риме и о том, какими доводами вы сумели убедить его отказаться от его учения и принять ваше?» Святой ответил: «У меня нет собственного учения, я следую учению всей католической церкви, я не внес ничего нового, что можно было бы назвать моим учением».
В другой день его спросили: «Почему вы не общаетесь с константинопольской церковью?» «Потому что они отвергли четыре святых собора, потому что они много раз противоречили сами себе, отрицая в постановлении „Образец Веры“ то, что установили в „Эктесисе“. Как могут посвящать кого-либо в таинства те, кого осудили и они сами, и римляне?» – ответил он.
