Когда на престол взошел Василий Македонянин, Феогност вернулся в Константинополь, и папа Адриан Второй сложил ему прекрасную похвалу. «Я отсылаю к Вам обратно, – писал он Игнатию, – нашего общего сына Феогноста, почтеннейшего экзарха, дорогого нам. Бежав от Ваших преследователей, лишенный всего, он с большим трудом добрался сюда переодетый и спас свою жизнь. Он провел почти семь лет рядом с гробницей апостолов и не переставал, оплакивая собственное несчастье, скорбеть об испытаниях, которые переносили Вы, Ваша Святость, и о несчастьях константинопольской церкви. Днем и ночью он неутомимо беспокоил моего предшественника, беспокоил и меня самого, побуждал нас своими повторявшимися призывами, чтобы мы помогли подняться столь великой церкви, и как некогда ангел, он не переставал нам говорить: «Встань, Петр, прими силу для спасения народов», пока то, о чем он поклялся в своем сердце, не было услышано. Вот почему, дражайший брат, мы рекомендуем его Вашей Святости, мы просим Вас засвидетельствовать ему вашу благосклонность; он был с Вами в горе, пусть теперь он вместе с Вами участвует в утешении, ибо труженик имеет право на вознаграждение. Папа добавляет: «И он не только был нашим другом, но был принят нашим престолом Князя Апостолов. Поэтому он должен за свою любовь к этому престолу пользоваться особой благосклонностью Вашей Святости».
И этот же самый Феогност вскоре после своего возвращения в Константинополь получил (в сентябре 869 года) официальное поручение отправиться в Селимбрию навстречу легатам, которых Адриан послал на Восьмой вселенский собор. В 871 году он же был послан Василием и Игнатием просить того же понтифика избавить от наказания нескольких из тех священников и бесчисленного множества чтецов, которых посвятил в их сан Фотий. Никакой посланец не мог быть приятней для папы, чем Феогност. Возвращая его в Константинополь за три года до этого, папа писал: «Если Вам понадобится направить посольство к Апостольскому престолу, мы желаем, чтобы вы присылали к нам Феогноста, и предпочитаем его любому другому». Этот монах тогда был настоятелем монастыря Богоматери у Источника и скевофилаксом Великой Церкви. Итак, он вернулся в Рим, везя подарки от императора и патриарха и письма от них для Адриана. Но его заступничество и много раз повторенные настойчивые просьбы не убедили папу, и тот ни в чем не смягчил строгость канонов. Папа заявил: «У нас нет обыкновения обходить, когда нам заблагорассудится, установления Отцов, как делают у вас некоторые епископы, которые обращаются к канонам соборов или постановлениям Апостольского престола, когда желают повредить кому-то или обосновать свои притязания, но обходят их молчанием, когда те противоречат им и благоприятны для других».
Лекарство против болезней церкви, просить которое Феогност приехал в Рим, было не тем, которого желали, но папа был верховным судьей по вопросам того, что следует делать для этого большого больного тела, и разве Игнатий в своем предыдущем письме не написал римскому епископу: «Для ран и болезней человеческого тела есть много врачей; те лечат одни болезни, те другие. Для болезней всей церкви есть лишь один врач – папа, ибо слова Господа Петру, князю Апостолов: „Ты Петр, что значит Камень” – относятся не только к Петру, но через него и после него ко всем, кто впоследствии был в старом Риме верховными пастырями, божественнейшими и святейшими понтификами».
Когда на престол взошел Лев Македонянин, Фотий после десяти лет своего второго патриаршества должен был вновь отправиться в изгнание. Пока Патриарший престол пустовал, епископ Неокесарийский Стилиан от имени всех епископов, священников и дьяконов, находившихся тогда в Константинополе, и от имени столичных игуменов, священников и монахов послал папе Стефану длинный отчет о положении, возникшем в константинопольской церкви из-за двух патриаршеств Игнатия и Фотия. Он спрашивал, каким правилам следовать относительно многочисленных священников, рукоположенных Фотием, чтобы в этой церкви наконец настали мир и покой и чтобы все были объединены одними и теми же чувствами под началом одного вождя – Христа, нашего Бога и Спасителя. «Ибо святая церковь римлян – зеркало и образец для других церквей и все, что она решила, навсегда остается неизменным».
Таким образом, до конца IX века именно к Апостольскому престолу константинопольские монахи обычно обращались за предписаниями, во что верить и что делать во время религиозных разногласий, разделявших восточные церкви. Даже сами новаторы, какими бы ни были их личные чувства, не забывали обратиться к римскому понтифику с просьбой разрешить их учение: Евтихий, скифские монахи и Неусыпающие пытались добиться, чтобы папа признал их взгляды. Ортодоксальные монахи тоже во время всех кризисов обращались к нему с просьбой просветить и защитить их во время ошибок, очень часто случавшихся в церкви Нового Рима. Ошибки несториан, монофизитов, монофелитов, иконоборцев, расколы Акакия и Фотия сталкивались в Константинополе с огромной армией монахов, которая всегда и в полном составе была готова встать на защиту ортодоксальной истины под командованием своих вождей – Далмация, Мариана, Максима Хрисопольского, Феодора Студита, Феогноста и очень многих других – и в союзе с римским понтификом. Монашеская партия заслужила славу тем, что много раз сумела распознать ересь, сообщить Апостольскому престолу об опасностях, угрожавших религиозной истине, часто одерживала победу над нерешительностью не вполне ортодоксальных патриархов, обеспечила решениям Вселенских соборов победу среди народа и что ее представители в Эфесе, Халкидоне и Константинополе были самыми надежными защитниками ортодоксального учения. Таким образом, монашеская партия была грозной силой внутри столицы; все ее представители, объединенные, как братья, повиновением одному и тому же уставу, были значительным резервом, и чаще всего их поддержка обеспечивала победу тем идеям, за которые они сражались и той армии, в которую они вступали и самыми доблестными солдатами которой были. Если все настоятели монастырей императорской столицы в сопровождении всех своих монахов торжественной процессией направлялись в императорский дворец или во дворец патриарха; если, как на соборе 536 года, почтенные архимандриты всех монастырей Великого города один за другим входили вслед за своим экзархом на собрание епископов, то легко можно представить себе, какое влияние эти монахи имели на гражданское и религиозное общество того времени. Их роль в религиозных делах была первостепенной. Конечно, они иногда злоупотребляли богословскими спорами, находили утонченное удовольствие в хитроумных, полных блеска, но не слишком содержательных спорах, в которых греческий ум мастерски показывал свою тонкость и проницательность, но чаще всего они становились на сторону ортодоксальной веры против новаторов. Находясь под почти абсолютной властью патриарха, они не имели, как западные монахи, достаточно энергии, чтобы сбросить надетое на них как ярмо право епископского вмешательства в их дела и добиться освобождения, но все же, как узнал читатель, они в течение пяти веков обычно стремились найти в авторитете римского понтифика не только опору в решениях по вопросам веры и дисциплины, но и поддержку в своих очень частых столкновениях с патриархами, и необходимый противовес власти епископов, которые иногда вели себя как тираны и угнетатели и которых часто возводили в сан патриарха за снисходительность к императорам, а не за те высокие достоинства ума и характера, которые люди имели право ожидать от тех, кто занимал престол патриархов Нового Рима.
