Мятеж продолжался три дня, и за эти дни толпа много раз кричала, что требует нового императора. На третий день Анастасий решил, чтобы удержаться на престоле, появиться на Ипподроме. Народ пришел к нему туда под пение привычной молитвы, базилевс обещал дать все, чего от него хотели, – вот только, когда люди успокоились, не сдержал ни одного обещания. Однако при этом государе мир не был полностью восстановлен; почти все годы его царствования империю тревожили перевороты.
Однако похоже, что в результате этого мятежа 512 года Анастасий на какое-то время перестал тиранить Византию своими религиозными бесчинствами. Но его взгляды остались прежними, и, хотя константинопольских монахов он больше не тревожил, православные монахи Сирии и Палестины, которые казались менее грозными, потому что были далеко, скоро стали жертвами самых ужасных преследований.
В одном из писем к папе Гормизду, архимандриты и монахи провинции Вторая Сирия сообщили, что, когда они направлялись в монастырь Святого Симеона, отряд негодяев по приказу монаха Севера, которого император сделал патриархом Антиохийским, напали на них, убили 350 человек из их числа, еще многих ранили, еще нескольких зарезали у самого подножия алтарей, разрушили или сожгли их монастырь. Римская церковь поминает этих мучеников 31 июля. Почти каждый год, пока был жив Анастасий, то в Константинополе, то в каком-нибудь другом городе империи происходили кровопролитные столкновения, вызванные религиозной нетерпимостью ее государя или его фанатичных сторонников.
Но Востоке так же, как в Константинополе, среди монахов находились бесстрашные люди, которых не пугали ни величие императора, ни угрозы, ни страдания. Таким был киновиарх Феодосий, основатель одного из самых знаменитых палестинских монастырей; таким был и святой Савва, основатель не менее знаменитой лавры. Оба блистали в первых рядах защитников ортодоксальной веры. Оба были уроженцами Каппадокии, родины Василия Великого, Григория Назианзина и Григория Нисского, доблестных защитников православия. Этих двоих связывала большая дружба, но еще сильнее, чем она, их объединяло общее вероисповедание и одинаково горячее у обоих стремление защищать одно и то же дело. Феодосий был светильником для иноков, живших общинами, Савва – для отшельников-одиночек.
Император Анастасий использовал все имевшиеся у него средства, чтобы убедить их общаться с Тимофеем, но ни угрозы, ни соблазны, ни щедрость императора никак не подействовали на этих бесстрашных людей. Феодосий написал Анастасию: «Император, вы предлагаете нам либо вести бесчестную и недостойную жизнь, присоединившись к акефалам, или умереть с честью, оставаясь верными подлинному учению Отцов. Знайте же, что мы предпочитаем смерть. Пусть Ваше Величество хорошо знает это; я говорю в присутствии Бога и его ангелов, что ни одно средство не способно вновь соединить нас в общении с теми, кто отделился от тела церкви».
Примерно в это же время Савва был послан в Константинополь Ильей, православным патриархом Иерусалима, чтобы просить императора положить конец религиозной войне, терзавшей Палестину. Савва и сопровождавшие его монахи, когда их допустили к Анастасию, были приняты очень почтительно и со знаками величайшего уважения. Каждого из них попросили сказать, чего он желает; спутники Саввы это сделали, и Анастасий одобрил их просьбы. Один Савва молчал и ничего не просил. Тогда император повернулся к нему и задал вопрос: «А вы, отец, зачем терпели утомление такого долгого пути, раз ничего не требуете?» Святой ответил: «У меня есть к вам лишь одна просьба – чтобы вы вернули спокойствие церкви».
И Анастасий, кажется, в самом деле немного сдержал ту страсть, которая, как бешеный поток, увлекала его бороться с ортодоксами: Савва своим мужеством на время остановил его. Так в свое время воды Иордана остановились на время, когда через него переносили Святой Ковчег. Через несколько лет эти два настоятеля, Феодосий и Савва, по-прежнему горячо защищавшие православие, еще раз заставили императора отступить. Патриарх Иерусалимский, от которого Савва отвел гнев государя, не пожелал, когда Север завладел престолом патриархов Антиохийских, общаться с этим незваным патриархом и за это снова попал в немилость у императора, был изгнан со своего престола и заменен Иоанном, который стал общаться с Севером. Казалось, что император наконец восторжествовал, но монахи были начеку. Узнав, что Иоанн признал Севера и проклял Халкидонский собор, Савва со всеми подчиненными ему монахами, которых была целая армия, явился в Иерусалим и добился от патриарха обещания, что тот прекратит общаться с Севером и будет защищать Халкидонский собор, даже рискуя своей жизнью. Это обещание было свято исполнено. В тот день, когда патриарх должен был в присутствии наместника, которого звали Анастасий, и Гипатия, племянника императора, торжественно заявить, что отвергает Халкидонский собор, все православные монахи, жившие в окрестностях, поспешно пришли в Иерусалим по указанию Саввы; есть сведения, что их собралось до десяти тысяч.
Все вместе, в сопровождении множества народа, они направились в церковь Святого Стефана, и там патриарх поднялся на амвон вместе с Саввой и Феодосием. Эти всегда доблестные руководители собравшегося там отряда монашеской паствы и самые прочные опоры иерусалимского пастыря держали патриарха за руки. Все вместе они воскликнули: «Анафема Евтихию, Несторию, Северу!» Вся толпа присутствующих единогласно воскликнула вместе с ними: «Анафема еретикам! Анафема всем, кто не принимает четыре собора так же, как четыре Евангелия!» Испуганный этими демонстрациями силы наместник Анастасий посчитал благоразумным как можно быстрее убраться подальше и бежал в Кесарию. Гипатий заявил, что приехал в Иерусалим лишь для того, чтобы почтить святые места, что общается с Иоанном и почтенными настоятелями и не общается с Севером. Он преподнес Феодосию и Савве в дар сто фунтов золота для раздачи монахам, исповедующим истинную веру и признатщим Халкидонский собор.
Император, узнав об этих событиях, ответил монахам и патриарху ужаснейшими угрозами, но ему помешало их исполнить восстание Виталиана.
И все же Савва от имени всех архимандритов и всех монахов, живших в святом городе, в пустыне вокруг него и в окрестностях Иордана, прислал ему письмо, в котором в очень сильных выражениях просил его вернуть спокойствие всем церквям и положить конец притеснениям, от которых страдали священники, монахи и сам патриарх Иоанн. Закончил он письмо гордым заявлением: «Мы не будем терпеть никаких добавлений ни к постановлениям трехсот восемнадцати Отцов в Никее, ни к постановлениям трех других соборов; за них мы готовы пролить свою кровь и умереть тысячу раз, если это возможно».
Можно ли удивляться тому, что эти люди, умевшие произносить такие полные мужества слова и, когда вера оказывалась в опасности, добавлять к этим словам поступки, были способны так долго оказывать сопротивление всемогущей власти императора, утомить ее и сделать напрасными все ее усилия и в Иерусалиме, и в Константинополе.
Вскоре в церкви вновь настал всеобщий мир благодаря смерти Анастасия (в 518 году), приходу к власти Юстина и восстановлению союза с римской церковью. Читатель уже знает, какую важную роль константинопольские монахи сыграли в этом великом религиозном умиротворении. Сейчас он узнает о том, каким стало их положение в империи и каким было их влияние в VI веке, в царствование Юстиниана Великого.
