В этот очень неспокойный период истории церкви папа и император с одинаковым неукротимым упорством боролись первый за сохранение священных прав своей апостольской власти, второй ради укрепления своей всеобъемлющей власти и еще больше ради удовлетворения своего смешного богословского тщеславия. Епископы с Востока, созванные государем на собор, ни место, ни условия которого не пожелал утвердить понтифик, произнесли императорский Символ веры; несмотря на отказ папы присутствовать на этом собрании и принимать участие в обсуждениях, епископы заявили, что приняли постановление по вопросам догмы; они использовали формулировки проклятий, установленные Юстинианом, по приказу императора вычеркнули из поминальных таблиц имя римского понтифика, заявляя при этом, что продолжают общаться с Апостольским престолом.
Во время этой борьбы, самой болезненной из всех, в которой ни клевета, преследования, ссылка, ни память о его собственных прежних обещаниях в конечном счете не смогли поколебать ортодоксальную веру Вигилия и в которой этот папа своей рассчитанной медлительностью в этих крайне трудных обстоятельствах охранял интересы христианства Востока и Запада лучше, чем это делал византийский император своей торопливостью; Вигилий тогда проявил мужество, возможно, менее яркое, но достойное похвалы в той же степени, что мужество Агапита. Когда церковь переживала долгий период споров, пререканий и беспорядков, зачинщиками которых стали монахи-оригенисты из Палестины и их могущественный защитник Феодор Аскида, архиепископ Кесарии Каппадокийской, сам в прошлом монах, отвлекавшие таким образом внимание Юстиниана от собственных ошибок, как вели себя монахи столицы? Встали на сторону преследуемого несчастливого папы или увеличили собой партию всемогущего императора? Неужели они, которые во всех предыдущих спорах показали себя пламенными защитниками православной веры, сражались за нее в первых рядах, были самыми прочными опорами Апостольского престола, теперь остались безразличны к вопросам, из-за которых начинал пылать в огне Восток и даже Запад?
К сожалению, документы, относящиеся к спору о Трех Главах и Пятому Вселенскому собору 553 года, не дают возможности ответить на этот вопрос. Из актов на греческом языке уцелело лишь несколько документов. Уже на Шестом Вселенском соборе 680 года их подлинность была тщательно проверена и были обнаружены несколько важных вставок. В экземплярах, составленных на латыни, есть большие пробелы, а между этими экземплярами – много расхождений. Значит, можно предположить, что если константинопольские монахи, когда-то так пламенно боровшиеся против ересей Нестория и Евтихия и еще недавно так старавшиеся разоблачить ошибки Анфима и добиться его осуждения, не остались равнодушны к спору о Трех Главах, свидетельства их вмешательства в это дело не дошли до нас. Также возможно (их обычная дальновидность в вопросах веры позволяет допустить такое), что они мудро решили держаться в стороне от этого спора, где противники одинаково смотрели на вопросы самого вероучения, а разногласия были лишь по поводу отдельных лиц. Раз обе стороны заявляли, что не желают затронуть Халкидонский собор, не все ли равно было этим монахам, что осужден учитель Нестория Феодор из Мопсуесты, которым этот собор не занимался, и осуждены нечестивые сочинения, авторы которых, Феодорит и Ибас, были допущены на собор, но после того, как произнесли Символ веры, признанный православным? Монахи уже много раз высказывались против Трех Глав; осуждение этих текстов действительно было в какой-то степени обоснованным, но следовало предоставить одному лишь папе, человеку осмотрительному, выбор обстоятельств, при которых следовало торжественно провозгласить это осуждение, чтобы не оскорбить или даже не побудить к расколу часть ортодоксальной церкви.
Палестинские монахи-оригенисты, которые, не обладая такой мудрой сдержанностью, подумали, что, затеяв ссору из-за Трех Глав, заставят забыть о собственных ошибках, стали жертвами своего коварного расчета: пятый собор возобновил проклятие, уже наложенное на Оригена, и палестинские епископы подписали решения собора. Тогда эти монахи отказались от общения с подписавшими и по приказу Юстиниана были высланы из Палестины и разосланы по разным монастырям. Лишь такой ценой удалось подавить ересь, и через двадцать три года после смерти святого Саввы в лавры вернулся мир.
Юстиниан не только вмешивался в религиозные дискуссии и использовал согласно обстоятельствам и своим склонностям свое влияние в вопросах, о которых беспокойно спорили различные группировки богословов. Он выполнил труд более серьезный и более долговечный, притом имевший первостепенное значение для будущей судьбы монашества, – дал монахам законы.
Правда, до него много раз – при Валенте, при Феодосии, при Маркиане – предпринимались попытки регламентировать жизнь монахов, но эти меры были обусловлены сиюминутными настроениями и почти сразу отменялись, к тому же они касались лишь какого-то конкретного правила внешней дисциплины; они никогда не оказывали заметного влияния на тогдашнюю ситуацию в церкви и государстве и еще меньше влияли на будущее монашеского сообщества. Каноны соборов, подсказанные, как было в Ганграх и в Халкидоне, необходимостью прекратить определенные злоупотребления или предупредить их возникновение, не могли охватить всю очень сложную по структуре совокупность прав и обязанностей, из которых состоит религиозная жизнь.
Решения соборов продолжили и дополнили труд святого Василия; в свою очередь, Юстиниан, тоже продолжая начатый труд, дал церковным канонам силу гражданских законов и, вдохновившись уставом и суждениями законодателя монахов Востока, сочинил настоящий Кодекс законов о монашестве, в котором были закреплены все, даже мельчайшие подробности внутренней и внешней жизни монастырей.
Юстиниан одобряет лишь одну форму религиозной жизни – монастырскую. Монахи не должны иметь свои личные кельи, но жить, принимать пищу и спать должны вместе. Отшельников и молчальников можно терпеть лишь как исключение. Если монахов так много, что одно жилище не может вместить их всех, пусть для них строят еще одно или, если нужно, два при условии, что правило совместной жизни будет всегда соблюдаться. Основание монастырей должно происходить согласно правилам, которые запрещено нарушать, и не может происходить без согласия или благословения местного епископа. Монастырь должен быть окружен оградой, единственные ворота которой должны находиться под строгой охраной. Каждый монастырь должен находиться под руководством настоятеля, которого Юстиниан называет то архимандритом, то игуменом, считая, что эти слова означают одно и то же. Император устанавливает процедуру выбора этого настоятеля, срок пребывания в послушниках для тех, кто поступает в монастырь, условия принятия в монастыри холостых мужчин, женатых мужчин, рабов и детей. Он также напоминает, в каких добродетелях должны постоянно упражняться те, кто ведет монашескую жизнь, какие занятия соответствуют их святому призванию, и подтверждает, что монахи строго обязаны всегда жить в одном монастыре, а нарушителей ждут самые суровые наказания.
Эти правила, а также другие предписания, изучаемые вместо них, так полно охватывают монастырскую жизнь, что они одни могли бы обеспечить ее совершенное соответствие монашеским идеалам и так универсальны, что ни в чем не препятствовали исполнению частных уставов, которые многочисленные основатели предписали созданными ими монастырям. Монашеское законодательство Юстиниана утверждало основные принципы, согласно которым следовало жить каждому монастырю, а точнее – всему сообществу монахов. Частные уставы применяли и толковали эти принципы и стремились обеспечить их соблюдение средствами, наиболее подходящими для конкретных обстоятельств. Для авторов ктиторских типиконов церковный Кодекс Юстиниана подобен идеалу, который направляет руку и кисть художника, оставляет ему свободу в рождении и разработке замысла и честь вложить всю его душу в создаваемое произведение, но не дает ему отвлекаться на безрезультатные поиски и бесплодные усилия.
