Юстиниан не ограничился созданием законов, которые должны были руководить жизнью монахов внутри обителей. Он утвердил или дополнил решения своих предшественников и каноны о привилегиях и льготах, об обязанностях и правах монастырей и монахов по отношению к гражданскому обществу.
Было запрещено привлекать монахов к ответственности в гражданских судах. Все их дела, кроме имущественных, относились к компетенции епископов, и чиновникам-мирянам, нарушавшим это предписание, полагались самые суровые наказания. Чтобы материальные заботы не отвлекали иноков от служения Богу, закон запрещал монахам быть опекунами или попечителями, быть сборщиками налогов или брать в аренду их сбор, занимать любые должности в налоговом ведомстве, быть чьими-либо поручителями или действовать по чьей-либо доверенности. До поступления в монастырь монах мог свободно распоряжаться своим имуществом, но, как только он туда поступал, он уже не был хозяином этого имущества, оно становилось собственностью монастыря и продолжало принадлежать этому монастырю, даже если бывший владелец переходил в другую обитель или снимал монашескую одежду. Если у поступающего в монастырь были дети, он должен были оставить им четверть своего имущества, и эту часть можно был потребовать от него даже после того, как он дал монашеский обет. Все не отданное детям принадлежало монастырю. Он не мог отдать своим детям все, а должен был отделить часть своего имущества, равную той, которую получал каждый из детей, и оставить ее своему монастырю. Если поступающий в монахи не имел детей, все его имущество становилось собственностью монастыря. Если его жена была жива, он должен был вернуть ей ее приданое, все, что получил от нее, и все, что досталось бы ей в случае его смерти; остальное тоже становилось собственностью монастыря. Если оба супруга принимали монашество, то при отсутствии иных договоренностей между ними каждый получал ту часть имущества, которую принес в хозяйство при заключении брака. Подобным же образом, если случалось, что жених и невеста оба решали принять монашество, должны были вернуть подарки, которые получили друг от друга. Дети, которые становились монахами, имели, как и остальные дети в семье, право на положенную им часть наследства.
Имущество, ставшее такими путями собственностью монастыря, им не позволялось отчуждать ни под каким предлогом. «Вполне справедливо, – писал Юстиниан, – чтобы доходы, которые не иссякают, были обеспечением добродетелей, которые никогда не угаснут». Ибо, добавляет он, «эти почтенные дома простоят до конца веков, пока имя христианина будет почитаемо среди людей». А каждый, кто попытался бы передать другому владельцу что бы то ни было из церковной собственности, то есть из имущества, принадлежавшего церквям, монастырям, больницам или убежищам для бедняков, чужеземцев, больных или детей, был обязан возместить ущерб тому, с кем заключил эту сделку. Договор же объявлялся недействительным, и все заключенные сделки – обмены, продажи или покупки – считались непроизошедшими. Все здания этих благочестивых учреждений, в том числе и женских монастырей, а не только мужских, то есть дома, поля, фермы, сады вместе с прикрепленными к земле слугами или рабами, а также все виды доходов навсегда и целиком оставались собственностью той общины, которая владела ими изначально. Однако император оставил за собой право нарушать неприкосновенность церковной собственности, обменивая ее на другое имущество, если это будет крайне необходимо в интересах общества, и обещал, что в таких случаях щедрость государя будет равна или даже больше, чем жертва, которую тот потребует принести.
То, что Юстиниан постановил о неотчуждаемости земного имущества монастырей, еще строже полагалось соблюдать в отношении священных сосудов и предметов культа. Их ни под каким предлогом нельзя было отдавать в залог, расплавлять или продавать; единственным исключением был выкуп пленных, потому что в этом случае бездушные предметы освобождали человеческие души и от цепей, и от смерти.
Можно представить себе обстоятельства, когда монастырю крайне необходимо взять деньги в кредит, и этого невозможно избежать. В этом случае для получения займа разрешалась общая ипотека, но по-прежнему запрещалось закладывать что-либо по отдельности. Наказания за нарушение этого правила были крайне суровыми: нотариуса, который посмел бы составить договор, не соблюдая эти предписания, ждала пожизненная ссылка, а чиновник, который принял или привел в действие такой договор, лишался всего своего имущества и всех своих почетных званий.
Тех, кто возглавлял религиозные дома, нужно было оградить не только от отчуждения собственности, но и от разорительных приобретений. Пожертвование или продажа церкви или монастырю необработанных бесплодных земель под видом плодородных по праву объявлялась недействительной, и монастырь, который их купил, должен был получить обратно уплаченные за них деньги.
Настоятели монастырей и большинство монахов, имевших там какую-либо должность, имели право составлять договоры от имени общины. Кроме того, монастыри как столицы, так и остальной империи могли заключать между собой договор обмена, при условии что он был выгоден обеим сторонам. Акт обмена должны были подписать не только настоятели, но и многие другие должностные лица каждого монастыря; на императорские пожертвования это разрешение не распространялось.
Итак, мы кротко перечислили основные особенности того законодательства, которое Юстиниан дал монастырям империи и которое почти без изменений оставляли в силе все его преемники. Конечно, забота императора о том, чтобы в византийских монастырях царили порядок и добродетель, достойна всяческих похвал, хотя забота о дисциплине монахов внутри монастырей по праву относилась не к его юрисдикции. Но несмотря на мирские привилегии, предоставленные религиозным учреждениям, это законодательство было не лишено опасностей. Похоже, что многие его положения изменялись – в одной новелле звучали так, в другой иначе. В очень трудном вопросе о собственности провозглашается неотчуждаемость церковного имущества, но тут же делается исключение для некоторых обстоятельств, когда право судить оставлено за государем: ради общих интересов, для спасения страны ему разрешено при некоторых условиях нарушать этот закон. Так Юстиниан, сам того не зная, создал юридическое оружие для великих конфискаций, устроенных императорами-иконоборцами. К тому же смешивать церковные законы с гражданскими и давать тем и другим одинаковую силу – все равно что плыть путем, где много подводных камней. Константин Великий заявлял, что Бог назначил его «епископом всей церкви». Позже Лев Исаврянин писал папе Григорию Второму: «Знайте, что я император и священник в одном лице». Юстиниан появляется между этими двумя государями как наивысшее воплощение византийского цезаризма или, если так можно сказать, цезарепапизма. Ему мало было того, что он император Византии, он хотел быть ее папой. Он без конца вмешивался во внутренние дела церкви не только из-за личной склонности и артистического удовольствия; он делал это главным образом из-за, если можно так сказать, профессиональной аккуратности: он желал продолжить традицию вмешательства императоров в религиозные вопросы, и, чтобы лучше ее защитить и увековечить, он закрепил ее вплоть до мельчайших подробностей в своем Кодексе и главным образом в новеллах. Греческая церковь и в особенности монашество согласно этим законам получили вместе с благосклонностью гражданских властей промежуточный и неопределенный статус, который не был полным рабством, но еще меньше сходства, чем с рабством, имел с той гордой независимостью, которая необходима для свободного развития и полного раскрытия всех религиозных стремлений человеческой души.
