При Льве Армянине (813–820) и двух его ближайших преемниках Михаиле Втором Заике (820–829) и Феофиле (829–842) преследования святых образов и защитников их культа начались опять и продолжались тридцать лет. Похоже, что при Михаиле они осуществлялись менее уверенно и по большей части научными средствами, а при Льве и Феофиле – крайне жестоко и без всяких предосторожностей.
В другом месте мы уже подробно рассказали о событиях этой героической борьбы. Здесь надо лишь отметить, что в этот период еще больше, чем в предыдущий, честь сопротивления принадлежит монашескому сообществу, потому что в течение двадцати семи лет (814–842) естественные вожди константинопольской церкви, то есть патриархи Феодот Касситера, Антоний Силейский, Иоанн Леканомант, были пылкими иконоборцами и во всем верными сотрудниками императоров.
Общей и главной идеей для всех требований, которые предъявляли монахи и с которыми шли в бой с первых дней преследования до окончательного триумфа православия; идеей, которая, несмотря на различия в людях, обстоятельствах и времени, от святого Иоанна Дамаскина и святого Стефана Нового до святого Мефодия, Феофана и Феодора Студита, бесспорно делает единым это изумительное и непобедимое движение сопротивления действиям императоров-иконоборцев – этой идеей было постоянно утверждаемое и требуемое право церкви быть судьей в вопросах веры вполне независимо и свободно, без всякого вмешательства государственной власти.
Вождем всей этой армии монахов был человек, который, казалось, жил только ради защиты этой великой и благородной идеи; вокруг него объединились не только монахи его монастыря, но и все монахи столицы и ее окрестностей, а вместе с ними ортодоксальные верующие всей империи, и который действительно очень много раз говорил, действовал и писал от имени всех. Это был святой Феодор, игумен Студийского монастыря; он даже в присутствии императора громко заявлял, что в мирских общественных делах государи имеют полную власть, но не им следует принимать решения о «божественных и небесных догматах», забота о которых поручена апостолам и их преемникам.
Это же писал своему преследователю Льву Армянину летописец Феофан, ставший одной из его самых знаменитых жертв. «Знайте, государь, – писал этот историк императору в письме, где коротко напомнил все обычные доводы в пользу икон, – что тот, кто оказал Вам милость, возведя на престол, кто дает империю императорам и могущество могущественным, то есть Бог, необрезанный по своей природе, все же пожелал, принимая нашу природу, быть обрезанным по плоти и стать похожим на нас во всем, кроме греха. Именно в этом человеческом облике он воскрешал мертвых, возвращал зрение слепым, исцелял прокаженных и совершал прочие свои чудеса; именно в этом облике он вытерпел коварство евреев, мучения Страстей, воскрес, вознесся на небо и навечно сел рядом с Отцом. Евангелие учит нас этому, вот почему мы чтим эту книгу и, оказывая почтение ей, считаем, что воздаем честь Христу. Когда мы ее целуем, нас не считают за это преступниками, почему же нас обвиняют за то, что мы целуем и почитаем образа, на которых представлены те же самые евангельские события? Разве не вид образов помогает истине легче проникнуть в умы готовящихся к крещению варваров? Сколько неграмотных прославляют того, кто пострадал за нас, как бы созерцая своими глазами божественные чудеса? Вы позавидовали тому, что они спасены. Какой собор осмелился бы заявить, что это – ужасное кощунство? Разве сам Христос не послал Абгару свой нерукотворный образ? И разве портрет Богоматери не был написан святым апостолом Лукой и передан нам? Что еще вы можете противопоставить учению, которое дошло до нас от Отцов? Разве святой Василий, толкователь божественной тайны, не сказал, что „почести, воздаваемые иконе, достаются тому, кого она изображает”. А Иоанн сказал своими золотыми устами: „Я люблю даже образа, сделанные из воска”. И Кирилл, эта лира Духа Святого, произнес: „Я часто видел живописные изображения Страстей Христовых и никогда не мог смотреть на них без слез”. Итак, если все шесть предыдущих соборов не осудили и не ограничили поклонение святым образам, разве вы мудрее их? Ваше дело, император, вести войну против врагов, а о догматах церкви позаботятся Отцы».
Этот ответ и, несомненно, в первую очередь последняя строка вызвал гнев у Льва; император велел поджечь монастырь на Большом Поле, где Феофан был настоятелем, с монахами обошелся грубо и разогнал их, а доблестного игумена велел заковать в цепи, и Феофан, несмотря на жестокую болезнь, был привезен в Византию и брошен в мрачную темницу, где томился два года, а затем сослан на остров Самофракию, где умер через несколько дней после приезда.
Один из биографов Феофана, святой монах Мефодий, одинаково знаменитый своей добродетелью и ученостью, давший обет в константинопольском монастыре Хенолаккос, тоже привлек к себе мужеством и страданиями внимание своих современников. Во время преследований при Льве Армянине Мефодий, увидев, что патриарх Никифор изгнан со своего престола, а все ортодоксальные христиане изгнаны и вынуждены прятаться в горных пещерах, тоже ушел из своего монастыря и отправился в Рим, где император-тиран не имел власти. После смерти императора он вернулся в Византию с поручением от папы Пасхалия передать новому императору Михаилу Второму несколько писем о вероучении, в которых понтифик горячо просил Михаила вернуться к ортодоксальной вере и возвратить на престол патриархов святого Никифора. Мефодий защищал истинную веру так пылко и смело, что Михаил не смог сдержать свой гнев. Этот правитель вообще не допускал, что кто-то может верить иначе, чем государь империи, и для него исповедовать не императорскую веру означало поднять бунт и нарушить порядок в государстве. Доблестный аскет был обвинен в мятеже и подаче дурного примера и за это жестоко бит бичом, брошен в тюрьму, а затем заперт в склепе на семь лет.
При Феофиле он проявил не меньше мужества. Поскольку Мефодий оставался одним из самых пламенных борцов с врагами икон, император вызвал его к себе и зло упрекнул его за то, что тот смеет бороться против точки зрения государей. Значит, опять еще один гордый базилевс заявлял о своей претензии быть царем над совестью своих подданных и не допускал, что в области религии кто-то может верить иначе, чем разрешил император.
Мефодий ответил доблестно и в свою очередь перейдя в наступление: «Если для вас изображения не имеют никакой цены и не заслуживают никакого уважения, почему вы вместо того, чтобы упразднить так же, как иконы Христа, свои изображения, не перестаете увеличивать их число во всей империи?»
За эти мужественные слова на святого обрушили настоящую грозу: он был избит, а после этого, весь в крови, через отдушину брошен в одну из находившихся под дворцом пещер. Поскольку пытки не могли укротить его непокорную душу, император попытался пленить его лестью. Если верить биографу святого, то получилось наоборот: вначале придворные из окружения императора постепенно стали более ортодоксальными в своих верованиях, потом и сам император, который против своей воли чувствовал влияние добродетели Мефодия, незаметно стал сторонником спокойствия и умеренности. О Феофиле и в самом деле известно, что он много занимался наукой. Мефодия ему представили как человека, который благодаря свойствам своего ума, широте своих познаний и своей проницательности больше всех способен помогать ему в научных исследованиях. После того как монаха поселили во дворце, император не мог обходиться без его знаний и даже брал его с собой в один из своих походов против сарацин.
