На острове Антигони был большой монастырь Преображения, основанный Василием Македонянином. Именно на этом острове много лет страдал в заточении, в ужасных условиях святой патриарх Мефодий, одна из самых прославленных жертв жестокости иконоборцев. Возле гробницы, в которую он спустился живым, императрица Феодора, жена Феофила, построила молельный дом и, несомненно, также возвела монастырь: до сих пор можно увидеть цистерну, которой, очевидно, пользовались его обитатели.
На острове Андеровифос, иначе Теревинф, тоже был один монастырь или даже несколько. Этот дикий крутой утес словно приглашает уединиться на нем и, как пишет господин Шлюмберже, «лишь тот, кто плохо знает горячую любовь жителей старой Византии к монашеской жизни, не будет заранее уверен, что с самых ранних времен в этом благоприятном для размышлений месте должен был возникнуть какой-то монастырь». Бесформенные обломки разрушившихся стен до сих пор указывают место, где он стоял. Туда были изгнаны два константинопольских патриарха – святой Игнатий, бесстрашный противник Фотия, и Феодосий. (В письме императора Михаила Третьего к папе Николаю сказано, что Игнатий удалился «в монастырь, который он основал».) Игнатий основал на островах Плати и Теревинф много монастырей, в том числе один во имя Архангела Михаила. Он основал также монастырь Сатир. Но у исследователей нет единого мнения о том, где находилась эта обитель. Туда же через пятьдесят лет был сослан другой императорский отпрыск – Константин, сын Романа Лекапена, отправленный против своей воли в изгнание и обреченный носить грубую шерстяную рясу калугеров.
Еще один остров, Халки, «и теперь известен своими прекрасными монастырями, а также очаровывает разнообразием своих берегов, поэтичностью заливов и длиной теней от деревьев». Похоже, что он не был, как остальные, местом изгнания для государей и их родственников. Предполагали, что императрица Феодосия и один из ее сыновей были изгнаны туда, но немного раньше мы назвали место их изгнания. Ошибка основана на одном тексте, который не вполне точен, поскольку по традиции, которой следовал и Бароний, слово «вам» в нем заменяют на «нам». Если восстановить прежнее чтение, все сомнения исчезают, к тому же контекст указывает, что верно именно оно. С самых первых дней Византийской империи на нем находился монастырь, посвященный Богородице. Нет никаких сомнений, что именно в этот монастырь был на два года сослан при императоре Никифоре Феодор Студит. Там он написал много эпиграмм о своей тюрьме на Халки, которая, на его взгляд, была очень приятным жилищем. Из этого же монастыря он посылал своим братьям поучения-катехизисы, например тот, где сказано о мгновенной смерти епископа-настоятеля монахов с Халки. «Братья и отцы, – писал он своим монахам, – этот день – один из тех, когда мы чтим воскресение Спасителя, но тем не менее мне надо поговорить с вами о смерти, потому что за последнее время многие наши отцы и братья один за другим ушли из жизни. Это предупреждение о том, что мы скоро тоже уйдем отсюда, но не в земные области, подвластные тлену, а в вечные нематериальные жилища, из которых не может вернуться тот, кто однажды в них вошел. Когда узнаешь о смерти – это, конечно, ужасная новость; насколько же ужасней, когда она происходит у тебя перед глазами! Мы поняли это шесть дней назад на примере епископа-настоятеля Халки. Мы обнаружили его испускающим последний вздох, а за мгновение до этого он был с нами, он расстался с нами лишь для того, чтобы сойти в могилу. Мы были глубоко взволнованы этим. О, как ужасно это слышать, как страшно видеть! Когда он еще дышал, он произнес: „Меня предупредили слишком поздно“; говоря это, он шевелил головой и руками, но не открыл нам мысли своего сердца. Однако я понял, откуда был у него этот страх. Я говорю это не для того, чтобы, не дай мне этого Бог, оскорбить его память, а чтобы вызвать страх у себя самого и предупредить себя, что я должен смотреть за вами и за собой, чтобы смерть не застала нас
врасплох, чтобы, умирая, мы не испустили такой крик отчаяния, а произнесли без страха слова Писания: „Я готов и не тревожусь“». В этом катехизисе нет имени умершего настоятеля, но в своем письме к епископу Антонию Феодор сообщает ему о смерти Иоанна, настоятеля монахов Халки. Это, несомненно, тот же самый человек.
В другом месте игумен Студиона хвалит того же настоятеля Иоанна за то, что тот, затратив много трудов и пролив много пота, построил монастырь, по своему местоположению самый красивый на всех соседних островах.
На этом же острове был построен другой монастырь, названный Агиа-Триас в честь Святой Троицы. Считается, что его основал патриарх Фотий. Сейчас там находится богословская школа. Третий монастырь, более поздний, был построен на вершине высокого утеса и называется монастырем Святого Георгия или монастырем «у Пропасти». Все три обители входили в число самых красивых и самых знаменитых на островах.
Остров Принкипо – «царь и как бы столица этого маленького островного мира». Три из его старинных монастырей целы и сегодня: монастырь Христа или Преображения; монастырь Святого Николая, он расположен напротив этого острова, который теперь называется Андеровитос; и монастырь Святого Георгия, который построен на самой высокой точке острова и благодаря своему великолепному местоположению стал одним из самых известных мест в окрестностях Константинополя.
На этот остров был изгнан императором Львом Армянином знаменитый игумен студитов Феодор. После его смерти в Акритасе (826) его тело было доставлено на остров Принкипо и оставалось там до восстановления православия. Но самыми знаменитыми жертвами византийской политики, сосланными на Принкипо, были женщины. Там оказались Мария Армянка, ее дочь Ефросиния, возможно, соперница Марии Феодота, великая Ирина, позже Зоя и мать Комнинов Анна Далассина. Все они были отправлены в монастырь, не имея призвания к монашеству; их жизни стали, как писал Шлюмберже, «яркими примерами суетности жизни византийцев, в которой оглушительные триумфы в одно мгновение сменялись в сто раз более оглушительными падениями».
Два островка, Оксия и Плати, часовые на переднем краю Принцевых островов, тоже сыграли роль в истории византийского монашества. На Оксии был приют для сирот, который обслуживали монахи. А на Плати до сих пор можно увидеть развалины старинного монастыря. Эти два маленьких островка, клочки земли, затерянные в море, служили убежищами то для пиратов, то для благочестивых иноков и часто становились, как их более крупные братья, тюрьмой для монахов поневоле.
Глава 3
Названия, разновидности и правила основания монастырей
За время от Константина Великого до Василия, основателя Македонской династии, от Кастина, епископа Византия, до Фотия, патриарха Нового Рима, число монашеских обителей умножилось в огромной степени. По словам Шлюмберже, в самом Константинополе и в его пригородах «насчитывались сотни монастырей; не было ни одной церкви или часовни без монастыря при ней. В некоторых кварталах монастыри и всевозможные религиозные учреждения стояли в ряд один за другим, и не было видно конца этой линии».
К тому, что доля построек, предназначенных для монахов, была так велика, привели многие причины. Византийцы, несмотря на свой непостоянный и переменчивый нрав, в глубине души были очень религиозны. Их немного простодушную, доверчивую набожность постоянно возбуждали и увлекали богословские споры, причем предметами споров были самые тонкие вопросы христианской метафизики. Но больше всего они любили внешние проявления религиозности – церковные гимны, пышные церемонии, торжественные процессии. Эти люди, такие изменчивые, легкомысленные и даже испорченные, по странному сочетанию противоположностей, безгранично восхищались монахами и отличались почти суеверным преклонением перед суровыми аскетами в длинной траурной одежде, которыми была переполнена столица империи. Как отмечает Шлюмберже, «не было ни одного императора или принца, который бы не основал и не одарил великолепными пожертвованиями один или несколько монастырей» для этих аскетов, уравновешивавших своими покаяниями и добродетелями слабости других христиан. «Каждый состоятельный сенатор, каждый провинциальный архонт или разбогатевший делец, каждая знатная женщина при жизни или на смертном ложе основывали или обогащали какой-нибудь монастырь, чтобы добиться милости у Бога или искупить какой-то очень большой грех», – пишет Шлюмберже.
