Нет ни малейшего сомнения, что святой Василий был знаком с этой попыткой Аполлинариев. Совершенно невозможно предположить, что он ее одобрил: для этого у него был слишком верный вкус, слишком велико было его преклонение перед изящной литературой, слишком религиозным было его почтение к возвышенным наставлениям Писания, и прежде всего слишком сильна была его вера во вдохновенность Священных книг. Вскоре читатель узнает, какой мужественный и благородный ответ на указ Юлиана дал Григорий Назианзин; он был не таким человеком, который мог бы способствовать исполнению этого указа, и утешился бы тем, что изгнан из эллинской культуры за неудачное подражание. А Златоуст, который был озабочен нравственным образованием молодежи и не заботился о ее умственном образовании, как читатель уже знает, всей душой желал заменить Гомера и всех остальных язычников Библией, что и попытались сделать вскоре после него. Но в своем проекте реформ этот неудержимый оратор не ограничился одной лишь, так сказать, сменой программы. Он хотел намного больше – других школ и других учителей. В своей работе «К враждующим против монашеской жизни» он жалуется с обычными для него резкостью и пылкостью на дурные примеры и порочные наставления, которые сыновья слишком часто получают от своих отцов. По его мнению, быть добродетельным в такой среде невозможно. «Вы, – пишет он, – не только учите их тому, что противоречит наставлениям Христа, но и загораживаете порок покрывалом из самых красивых эвфемизмов. Проводить дни на ипподромах и в театрах – это вы называете благовоспитанностью, богатство называете свободой, любовь к славе – величием души, наглость – откровенностью, расточительность становится человеколюбием, а несправедливость выдается за смелость. И словно мало этого обмана, вы даете добродетели противоположные имена: умеренность у вас – деревенская простота, скромность – робость, справедливость – слабость, пренебрежение роскошью – признак рабской натуры, прощение обид – слабость. Поистине вы как будто боитесь, чтобы ваши сыновья, узнав настоящие названия добродетельных и преступных дел, не захотели избегать греха».
Затем он без всякой ложной стыдливости, с совершенно апостольской свободой в выборе слов, перечисляет самые опасные подводные камни, о которые могла разбиться невинность юношей его времени. В ту эпоху, когда жил Златоуст, христианство еще не сумело искоренить один порок, который раньше был в большой чести в языческом обществе и почти неизвестен в наших современных обществах. Если верить Златоусту, в больших городах не было почти ни одного подростка, который бы избежал этой заразы; святого удивляло лишь то, что возмездие, покаравшее Содом, еще не наказало этот содомский грех.
Но хотя опасность была велика, от нее можно было спастись бегством. «Если какой-то дом вреден для здоровья и заражен, разве вы не будете держать подальше от него своих сыновей, даже если те хорошо чувствуют себя? Точно так же, если понадобится, чтобы удалить от них это бедствие, увезти их в далекое море, на остров, в пустынную страну или на край мира, вы должны это сделать и выстрадать все, чтобы не дать им развратиться». Еще он пишет: «Вы так заботитесь о том, чтобы научить их грамоте, а думаете, что чистота нравов и честность жизни появятся у них сами, несмотря на препятствия. Однако „философия“ настолько трудней изучения грамоты, насколько поступать хорошо трудней, чем говорить хорошо». Естественный вывод из этого описания современного Златоусту общества – что нравственность в этом обществе совершенно не уважали, а религиозными обязанностями почти полностью пренебрегали. Истинная философия была изгнана из мира и была в почете лишь в монастырях. Поэтому надо было посылать юношей в монастыри, как в спокойную и надежную гавань, где они могли не бояться крушения. Надо посылать их туда как можно раньше, а не ждать, пока они станут мужчинами или пока они закончат изучать литературу. Зачем же сначала доверять их учителям, возле которых они научатся пороку быстрее, чем грамоте, и потеряют самое драгоценное из всех благ – святость души и честность жизни?
Если бы к советам святого Иоанна Златоуста прислушались так, как ему хотелось, то всем государственным школам, видимо, настал бы конец. Правда, святой защищался от упрека в том, что желает их разрушить. «Что же, скажете вы мне, надо упразднить школы? Я этого не говорю, но не разрушайте же здание добродетели, не убивайте души». С его точки зрения, красноречие, соединенное со злом, гораздо опаснее, чем невежество, и честный человек может обойтись без грамоты, но изучение грамоты никогда не должно быть отдельным от следования добродетели. Всю мирскую науку он презирал и считал ее безумием.
Что же оставалось делать родителям, которые заботились о душах своих сыновей? Если они не могут дать сыновьям наставника, который бы всюду сопровождал их, обучая добродетели, как дали его молодому ученику из Антиохии, о котором Златоуст рассказывает с таким удовольствием, пусть они отправляют сыновей в монастырь, где те будут в безопасности. «У монахов из большого числа юношей мало тех, кто впал в грех; в школах, где преподают изящную литературу, из большого числа учеников мало тех, кому удается в него не впасть. Оставьте же их в монастыре на такой срок, который позволит полученным там наставлениям глубоко отпечататься в их душах. Пусть они остаются там десять лет или даже двадцать; чем дольше они будут учиться, тем больше будут увеличиваться их силы. Можно будет вернуть их к отцовскому очагу, когда их добродетель достаточно окрепнет и сделает их способными приносить пользу другим и ярко светить, как свеча в подсвечнике».
По словам господина Пюэша, этот совет Златоуста посылать юношей в монастыри, чтобы они там учились следовать христианским добродетелям, «не был неосуществимой иллюзией; и в те годы IV века проповеднику было позволительно верить, что он может реформировать нравы если не всего христианского общества, то элиты. Златоуст сам показал нам, каким плодотворным может быть такое уединение в пустыне, откуда человек выходил очищенным, закаленным, готовым, не слабея, выдержать трудную, как тяжелый бой, жизнь христианина в самой сердцевине тогдашнего общества». Вскоре настало время, когда мечта пылкого молодого оратора из Антиохии исполнилась в большем размере и большей степени, чем он смел надеяться. Он принес интеллектуальное образование молодежи в жертву заботе о ее моральной подготовке; он не представлял себе никакого литературного образования кроме того, которое давали риторы, грамматики и софисты, и никакого религиозного образования кроме монастырского. Он вовсе не считал, что эти два вида образования можно было объединить в одних руках. Однако у Василия и Григория в Афинах учителем красноречия был преподаватель-христианин по имени Проересий, и среди наставников того же Григория были несколько монахов. После них вместе с ростом христианства в империи увеличивалось и число преподавателей-христиан. Постепенно священнослужители и монахи заняли в народном образовании место софистов, а «когда последние учителя-язычники ушли из жизни, их ученики собрали и сохранили, иногда проклиная, те сочинения, которые сообщество преподавателей-язычников противопоставляло Библии и Евангелию. Тысячу лет Константинополь хранил эти остатки, из которых однажды возникло Возрождение».
Но потомство, осуществив желания святого Иоанна Златоуста в большей мере, чем он надеялся, все же осталось верно взглядам Василия и Григория на литературное образование молодежи. Дети в тени монастырей и под руководством монахов начинали учиться мирской литературе, живописи, каллиграфии и всем отраслям человеческого знания. Святой Стефан Новый, Феодор Студит, святой Мефодий, святой Никифор, знаменитый Феодор Сантаварин получили образование в монашеских школах. После этого первого литературного образования они получали столь же полное образование в религиозных науках. В возрасте шестнадцати лет, когда юноша усвоил основы мирской литературы и его ум раскрылся для прикосновения к великим умам Античности, если он чувствовал призвание к монашеской жизни, его принимали в монастырь, чтобы он завершил там свое религиозное образование. Один из учеников Златоуста, святой Нил Древний, бывший префект Константинополя, писал одному из подчиненных ему монахов: «Если Вы хотите достичь раскаяния, не читайте книги авторов-мирян, ни историков, ни ораторов, и даже не думайте о Ветхом Завете, а часто читайте Новый и с ним Деяния мучеников, Жития и примеры древних Отцов. Я не хочу полностью запретить Вам чтение книг Ветхого Завета, поскольку признано, что их вдохновил и продиктовал Святой Дух, но я также не считаю их подходящими для того, чтобы побудить отшельников к покаянию».
