Златоуст не только ввел новую систему исполнения псалмов и песнопений. Он сделал больше: он в многочисленных проповедях старался, чтобы его слушатели почувствовали пользу, красоту и обаяние мелодий и псалмов. «Зачем нужна мелодия? Почему псалмы надо петь? – спрашивал он. – Потому что люди – вялые и ленивые, они быстро устают от чтения христианских истин. Бог видит все это и потому решил добавить к своим наставлениям изменения ритма. Так очарование музыки становится мощным толчком, который заставляет рты открыться для благочестивых гимнов. Ибо ничто так не возвышает душу, так не окрыляет ее, не отрывает ее от земли и не вырывает ее из оков тела, ничто так не внушает ей любовь к философии и презрение ко всей этой плотской жизни, как музыкальный ритм, как божественная ритмичная мелодия». Епископ, несомненно, думал о песнопениях, которые Арий сочинил для различных слоев общества и которые очень быстро стали популярными, когда описывал влияние пения на души: «Оно смягчает и утешает горе и слезы детей в колыбелях…Разве путешественники не напевают мелодии, чтобы обмануть дорожную скуку?.Виноградарь, который возделывает землю, срывает виноград, топчет его в давильне, примешивает ко всем этим трудам какой-нибудь напев. Матрос, работая веслом, поет слова на ритмичную мелодию. Женщины, которые своим проворным челноком ткут холст, тоже примешивают к своей работе одиночные песни или гармоничное хоровое пение». Затем он добавляет слова, которые являются главной целью его речи: чтобы удовлетворить эту естественную склонность нашей души наслаждаться очарованием музыки, Бог изобрел пение псалмов. Мы получаем от этого пения величайшую пользу. Нужно забыть сладострастные песни, они – создания демона и причина очень многих гибелей. Когда вы поете псалмы из глубины сердца, во славу Господа, вы привлекаете к себе благодать Святого Духа, который освящает ваши сердца и уста. Убеждайте же, говорит он дальше, убеждайте своих жен и своих детей примешивать к трудам песнопения. До и после еды благочестиво пойте псалмы во славу Бога. Другие превращают свои дома в театры, а вы превратите свой в церковь, и пусть в нем звучат молитвы и псалмы, и концерт пророков, и мелодии благочестивых душ. Это святое пение подходит для любого возраста и любого общественного положения – богатым и бедным, молодым и старикам. Ничто не может ему препятствовать – ни грубость голоса, ни незнание размера. Оно – не результат предыдущих долгих упражнений: человек становится очень умелым в нем, если его душа добродетельна, ум сосредоточен, а сердце чисто. Это пение псалмов, особенно мысленное, доступно всем – в лагерях, в мастерской, в суде, при проходе через форум, на улицах, в компании: душа всегда может петь Богу бесшумно. Но эта привычка предполагает долгий опыт пения псалмов. Если иногда смысл слов вам непонятен, разве это важно? Все равно пойте. Пойте и запоминайте хотя бы ответы. Произносите их часто каждый день, они будут охранять вашу душу от окружающих ее опасностей. Пусть эти благословенные припевы станут правилами вашей жизни».
Как уже было справедливо отмечено, «можно сказать, что в этом таком завершенном и таком интересном отрывке Златоуст не только объясняет преимущества пения псалмов, но и неявным образом создает теорию христианской поэзии – такой, какой эта поэзия была в IV веке, какой она была у Амвросия, Пруденция и Григория Назианзина. Все его доводы в пользу псалмов одновременно показывают пользу и необходимость религиозной поэзии и доказывают, что она вовсе не была создана искусственно, а имела глубокие корни в потребностях христианского сообщества».
И Златоуст не ограничился тем, что раскрыл перед умами своих слушателей красоту псалмов и необходимость священных песнопений, он пошел дальше: требовал от мужчин участия в ночных службах в церквях. То, чего он лишь добивался от обычных мирян, он сделал обязанностью для своих подчиненных из духовенства, к большому горю не слишком усердных священников, которые привыкли спать всю ночь и которые никогда не простят своему епископу, что он так невежливо нарушил их сон.
Златоуста не заставили отступить возражения, которые он, должно быть, часто слышал и которые сформулировал в своих проповедях так: «Чтобы найти для себя оправдание, вы говорите: „Разве я монах, чтобы петь так псалмы?” Если бы вас попросили спеть распутную или нечестивую песню, – отвечает он жалобщикам, – то большинство из вас с наслаждением поспешили бы согласиться. Значит, вам больше, чем кому-либо другому, нужны размышление и пение псалмов, ведь солдату, который всегда находится в опасности на поле боя, необходимы средства защиты».
О монахах же точно известно, что они первыми, возможно, еще до того, как Златоуст стал епископом, ввели у себя те новые правила в пении псалмов, которые возникли в Антиохии и быстро распространились в Кесарию Каппадокийскую, где был еще жив святой Василий, в Иерусалим и по всему остальному Востоку. Столичные монахи и монахи из окрестностей Антиохии служили ночные службы одинаково – так, как это уже делали все ученики святого Василия. Златоуст с удовольствием описывает эту жизнь, проходящую в молитвах: «Как только будители подали сигнал вставать, пусть каждый из монахов встает на ноги и занимает свое место в божественном хоре, чтобы петь благочестивые гимны. Мы же, увы, сразу после пробуждения небрежно вытягиваем руки и немало времени уделяем множеству забот о своем туалете. А их, повторяю вам это опять, будитель заставляет проснуться, как только запел петух. Они сразу же встают (они спали полностью одетые) и поют песни божественных пророков. С какими мелодичными аккордами! С какой сладостной гармонией! Ни арфа, ни флейта и никакой другой музыкальный инструмент не создают гармонию, подобную той, которая в тишине и уединении слетает с уст этих святых! Как красивы их песнопения!» Потом, процитировав много мест из псалмов, Златоуст добавляет: «Таковы песнопения наших монахов, таковы песни, которым отвечают ангелы, да, сами ангелы, потому что они призывают их словами: „Хвалите Господа с небес!” И пока эти святые монахи таким образом делают святыми свои ночи, мы еще или погребены в глубинах сна, или не спим и готовим западни своим братьям. Как много заслуг в том, что они проводят целые ночи так свято!»
После этого оратор знакомит своих слушателей со всей последовательностью монастырских богослужений, на которые делилась жизнь монахов в конце IV века. «Когда приближается день, эти благочестивые аскеты отдыхают всего лишь несколько минут. А мы именно в это время начинаем свой беспокойный и полный суеты день. Мы бежим по своим делам, во дворец, в суд, в театр, но посмотрите на этих святых монахов! Едва закончив утреннее пение псалмов, одни из них принимаются за изучение Священного Писания, другие собственной рукой переписывают книги. Все находятся именно на том месте, которое им предписано, и соблюдают полную тишину. Они собираются для совместных молитв, которые делят день на четыре части, в третьем, шестом и девятом часу и на вечерню. Так четыре раза в день в то время, когда миряне заняты только своими удовольствиями, монахи своими гимнами и благочестивыми песнопениями воздают хвалы Господу».
В этой проповеди упомянута также молитва, которой завершался день и которая потом стала службой-повечерием. День кончался так же, как был начат, – пением гимнов. Затем монахи уходили спать легким сном.
Мы не станем следовать дальше за Златоустом и цитировать его описание жизни монахов – их скромности и умеренности в потребностях, их бедности, покоя, царящего в их блаженных жилищах, их радостной смерти, которая становится концом сражений. Нам достаточно лишь показать, как высоко он ценил упражнения, из которых состояла монашеская жизнь, с каким воодушевлением он говорил об их долгих бдениях и святых песнопениях, как благородно и отважно он стремился приучить подчиненное ему духовенство и даже обычных верующих присутствовать на всех положенных богослужениях каждый день и каждую ночь. Он не упускал ни одного случая прославить поэзию псалмов Давида и гимнов церкви и показать, как полезны и даже необходимы эти песнопения для любого, кто хочет оставаться в милости у Бога и продвигаться вперед на пути к христианскому совершенству. Должно быть, пламенные слова такого оратора и еще больше – инициативность или реформаторский порыв такого епископа, чей деятельный нрав не мог довольствоваться одними речами, очень сильно расшевелили все слои общества и создали что-то вроде нового течения, которое уносило души к тем еще неисследованным областям, где будущее готовило для них ценнейшие открытия.
