Орегон
Новость о неопознанных летающих объектах распространяется повсюду. Уже более тысячи людей официально подтвердили наблюдения пилота Кеннета Арнолда. Самое что ни на есть будничное слово — блюдце — внезапно приобретает некий атмосферный, пугающий и совершенно странный смысл.
Когда Арнолд заходит в кафе в Орегоне, какая-то женщина, показывая на него пальцем, кричит, что этот человек видел инопланетян. Она плачет. Как ей теперь защитить своих детей?
Он огорчен и доверительно беседует с еще одним репортером. Пожалуй, эта история вышла из-под контроля.
Париж
Двадцать восьмого июня Симона де Бовуар начинает работу над «Вторым полом».
Мюнхен
Июнь бывает теплым, как кожа ребенка, но эти дни отлиты из стали. Грянула холодная война, и американцам, чтобы одолеть врага, срочно требуются антикоммунисты.
Николаус «Клаус» Барби — он же Клаус Альтман, Клаус Беккер, Хайнц Беккер, Клаус Беренс, Хайнц Беренс, Клаус Шпир, Эрнст Хольцер — больше не желает сотрудничать с британской разведкой, отдает себя в руки 66-й разведбригады американской Службы контрразведки (Си-ай-си). Его эсэсовская татуировка выжжена как вытесненная память.
Лионский мясник. Виновен в изнасилованиях, пытках, убийствах и депортации, организатор медленной смерти и огромных мучений. Ответствен за депортацию в лагеря 7500 человек, ответствен за казнь еще 4000, лично ответствен за пытки лидера Сопротивления Жана Мулена, замученного до смерти в 1943 году, виновен в том, что 44 еврейских ребенка-сироты и их учитель из французского Изьё были убиты в Освенциме.
Си-ай-си хорошо ему платит и защищает от французских властей, которые хотят привлечь его к суду. Через несколько лет американцы помогают Барби перебраться в Боливию, где его опыт в убийствах и пытках находит применение у многих местных военных диктатур.
Щурово
Понедельник 30 июня. Михаил на северо-западе Советского Союза, наблюдает, как его детище топят в грязи, держат под водой, засыпают песком. Он нервничает. Последние шесть лет он неустанно конструировал, улучшал и выверял, а после встречи с генералом Жуковым отчетливо понимает, ради чего трудился — ради победы над фашизмом.
Миф о Михаиле по-советски прямолинеен и красив. Простой паренек из народа становится солдатом в большой войне, получает тяжелое ранение. Без технического образования, но обладая огромным талантом, он посвящает свою жизнь служению народу и отчизне. Ни слова о том, что одиннадцатилетним мальчиком он и вся его семья были депортированы в Сибирь, когда Сталин производил большую чистку своего народа. Ни слова о нужде, о клейме кулацкого сына, о голоде.
В госпитале, где лечился от ран, он слышал, как другие раненые рассказывали, что воевали с никудышным оружием, что оружия не хватало, порой одна винтовка на несколько человек. Как же в таком случае выиграть войну? Там он познакомился с лейтенантом, который объяснил значение греческого слова avtómatos.
Дни смерти
Дьёрдь Феньё. Мой дедушка. Фамилия его переводится как «ель». Такая вот фамилия. А какое у него имя? Все дело в том, кто это имя дал.
Может быть, император Иосиф II, хотя их и разделяют две сотни лет. Мои предки были евреи и жили в австро-венгерской монархии. Поэтому им пришлось подчиниться новому закону, который с января 1788 года регламентировал их имена. Допускалось 120 мужских имен и только 37 женских.
До 1788 года каждый отец передавал свое имя дальше, уже как фамилию, в подвижном, переменчивом плетении, где каждое новое поколение несло след предшествующего. Иногда фамилии брали по месту рождения. Но по новому закону все это запретили. Еврейские фамилии надлежало онемечить и сделать постоянными.
В ту пору, когда регистрировали новые фамилии, иные из имперских чиновников забавлялись, а иные даже кой-какие деньжата зашибали. Тот, кому везло и кто мог заплатить, получал красивую фамилию — золотую, серебряную, рубиновую, брильянтовую, сверкающую металлом и драгоценными камнями. Если же чиновник не выспался или не отличался богатой фантазией, еврей принимал первую попавшуюся, что взбредет начальнику в голову. Краски. То, что виднелось за окном. Зеленый, черный, белый, камень, ветка, лес. Ну а если чиновник был мерзавец, то и фамилии придумывал издевательские: Заумаген (Свинобрюх), Ванценкниккер (Клоподав), Кюссемих (Поцелуйка).
Может, мои предки были пекарями? Может, были бедняками и мечтали о белом хлебе? Может, чиновнику вздумалось в этот день обратиться к фамилиям, связанным с сельским хозяйством? В общем, мои предки получили фамилию Вейцнер. Сеющий пшеницу. Красиво.
Однако австро-венгерская монархия беспокойно ворочалась да вертелась волчком из-за собственных властных игр. Всего пятьдесят лет спустя венгерская ее часть изыскивает способ приобрести большее влияние — достаточно только зарегистрировать внутри границ монархии большее количество граждан-венгров. Будто империя — это корабль и власть перемещается с одного борта на другой исключительно из-за веса пассажиров.
В середине XIX века проводится новая реформа — под лозунгом мадьяризации фамилий. Евреев с немецкими фамилиями призывают сменить их на венгерские. Время повторяется. Национализм повторяется. Подкуп повторяется. В добром ли настроении венгерский чиновник, ответственный за регистрацию фамилий? Что он видит в окно? Сосну или, может, ель? Феньё. Она-то и становится нашей фамилией.
Если события происходят в один и тот же день — можно ли тогда говорить о разнице? А если они происходят с промежутком в две сотни лет — можно ли говорить об одновременности?
Когда я думаю о дедушке, идет проливной дождь, серый занавес. Дьёрдь Феньё.
Ливень дней прошел со времени его кончины, их не счесть, поскольку никто не знает, когда он умер. Вероятно, в январе или в феврале 1943-го. Возможно, близ Батурина на Украине или в Белгороде. Моему папе снова и снова снится его отец, что он выжил, что он вернется. Возвращающийся сон о возвращении. Но он не возвращается. Вместо этого — дождь, я стою под дождем; иногда он легкий, как туман, иногда колючий, напористый, но всегда такой частый, что ничегошеньки не видно.
Мне хочется думать, что в жизни Дьёрдя Феньё было несколько лет радости. Он познакомился в Будапеште с двадцатилетней девушкой и сразу влюбился. В 1931 году.
Годом позже Лилли и Дьёрдь поженились в большой синагоге на Дохань-утца, хотя религиозными их не назовешь. Она — хрупкая, остроумная, выпускница парижской Сорбонны. Он — элегантный, темпераментный, очаровательный. Их фотографировали? Да, фотографировали. Белая фата, черный цилиндр, две улыбки, целиком обращенные друг к другу.
А потом — состоялся праздник? Что подавали на свадебном обеде? Я не знаю. Все погибло. Ее состоятельное семейство не одобряло, что она полюбила малообеспеченного, необразованного мужчину, но она пошла своим путем. Несколько лет они снимали маленькую старинную виллу в процветающей Буде и ездили на кабриолете марки «ДКВ»
[41].
