Глава 1
Мечты слабых – бегство от действительности…
(Юзеф Бестер)
Много времени прошло с их последней встречи. Мальчик держался за гриву белой как снег лошади, а она уносила его куда-то вдаль. Он был совсем нагой, однако это его ничуть не смущало. Напротив, мальчик даже был горд от того, что не боялся быть нагим. Эта гордость напополам с нестерпимой радостью перекликалась в нём самом и с летящим вокруг снегом, с природой, со всем этим миром, словно всё это было едино. Они мчались как ветер по широкому коридору из снега, и, казалось, никакое препятствие, никакая сила не могла встать у них на пути. Он был свободен! Так же свободен, как она!
Но внезапно в его сознании что-то оборвалось. Снег стал падать ровно и мягко. Мальчик понял, что они остановились. Казавшийся поначалу серым пятном проносившийся мимо него мир стал приобретать очертания занесённого снегом горного перевала. Вокруг были только острые скалы. Горизонта не было видно. Впервые за всё время его тела коснулся ощутимый холод. Лошадь застыла посреди дороги. Напротив неё стоял оскалившийся чёрный волк. Радость мальчика мгновенно сменилась на страх. Снег плавно опускался на мокрую шкуру волка, загривок его был всклокочен, а глаза горели багряной злобой. Хищник стал медленно обходить лошадь сбоку, готовясь напасть, а юноша, не зная, что делать, зажмурился, схватившись за шею лошади изо всех сил. Он вдруг ясно почувствовал свою беспомощность, свою трусость и впервые чётко осознал, что всё, что он по-настоящему может в жизни – это лишь вот так просто лежать, ожидая атаки со стороны. Вот почему сейчас для него оставался только один выход: покорно ждать своей смерти и бояться. И он ждал. Ждал боли, ощущал волчьи клыки в своей глотке, представляя грядущий конец… но зверь всё никак не нападал. Ему казалось, что волк играет с ним, хочет помучить его перед смертью. «Ну почему, почему-у?!..» – непрерывно проносилось в голове мальчика. Ждать становилось невыносимо, и теперь он уже желал смерти, молил о ней, как об избавлении от всех мучений: своих страхов, переживаний, самой своей никчёмной жизни.
И в то же время, где-то совсем в глубине себя он всё же ощущал совершенно иное, какое-то еле уловимое чувство, которое каждый раз не хотел ощущать. По какой-то причине он страшился осознать его намного больше, чем осознать свою грядущую гибель. Ему казалось, что это чувство выводило его далеко за грань человеческой смерти и даже самой счастливой человеческой жизни.
Но вот боль, наконец, коснулась его тела… Что-то сильно ткнуло его в лопатку.
– …Каким же образом аксеант взаимодействует с серильной массой, домагус 178?
Альфред мгновенно открыл глаза и вскочил, чуть не выпрыгнув из-за алхимического верстака.
– С-сереет…– вырвалось из его губ единственное, что он смог уловить в вопросе профессора, помимо своего персонального номера.
– Вы абсолютно правы, уважаемый 178-ой! Теперь у вас сереет третья двойка по моему предмету в журнале.
Вся аудитория негромко оживилась. Профессор подошёл к своему столу и черкнул в лежавшем там профжурнале закорючку, а Альфред уныло сел обратно, делая вид, что не замечает, как остальные смотрят на него. Уверенным тоном профессор продолжил что-то объяснять им дальше.
Тут парень окончательно пришёл в себя и понял, что опять задремал на уроке, впрочем даже, как всегда. Он вновь принялся безучастно смотреть в окно и уже почти не обращал внимания ни на бормотания профессора, ни на Корина, который сидел с ним рядом и старательно выводил всё, что говорил профессор, в тетради, ни на школьный двор – он смотрел куда-то вдаль.
Альфред никогда не переживал из-за нарисованных где-то циферок, определяющих, как говорили профессора, его «подготовку к жизни». В последнее время он попросту не видел всей этой жизни. Погрязнув с головой в повседневных обязанностях, Альфред медленно проживал свои дни, которые затем складывались в недели и месяцы, такие же равномерно серые, как и его третья двойка.
Понурый дневной свет пробивался сквозь окна и падал на стоявшие в противоположном углу кабинета шкафы с зельями. Некоторые он просвечивал насквозь, в других же был настолько густой, тёмный и древний отвар, что когда требовалось взять немного для ученических опытов, то приходилось с силой выбивать эту дрянь оттуда. На всех этих склянках не было ни пылинки, впрочем, как и во всём кабинете и даже, как казалось Альфреду, во всей школе. Алхимический верстак, за которым он сидел, был тоже до боли чист, и только подставка с мензурками для опытов выдавала собой изъян в его идеально ровной поверхности. Позади за верстаками стояли большие бутыли с водой, спиртом и эфиром.
Шкафы, вазы с искусственными цветами, бордовые занавески, седой лысоватый профессор, выводивший что-то в воздухе заклинанием «свет», аккуратные домагусы в тёмно-синих мантиях, тоненькие пёрышки и тетради – всё как нельзя лучше подчёркивало друг друга и дополняло.
Прежде у Альфреда, пожалуй, никогда не было и мысли о том, что что-то может находиться в такой идеальной чистоте. На ферме своего отца, где он родился и вырос, юноша ещё с младенчества привык к вилам и сену, тяжёлой работе и мозолям на руках. Конечно, он прекрасно понимал, что отец желал для него только лучшего, отправляя в подобное место, но за те два года учёбы, что он провёл здесь, паренька всё ещё воротило от всей этой педантичности. Профессор Мюссель, да и все остальные профессора считали, что у него кривые руки, так как Альфред очень неразборчиво писал и не умел обращаться ни со склянками (они часто просто выпадали из его рук), ни с палочкой или жезлом – главными атрибутами магуса, ни с чем-либо подобным. Возможно, Альфред уже давно и вылетел отсюда, если бы не профессор Тарет, лучший друг его отца. Когда-то они вместе участвовали в «МАГ» – масштабной королевской реформе, одним из указов которой было приобщение всех желающих отроков к магии и создание магических школ по всему Сентусу. И, конечно, было совершенно понятно, что такой достойный юноша, каким профессор считал Альфреда, просто не мог оскорбить отца своим отказом учиться в одной из подобных школ. Но, к сожалению, профессор Тарет не вёл у их курса ни одной дисциплины. Поэтому не знал о том, как шли дела у парня на самом деле.
Альфред часто скучал по старой жизни, по отцу и по дому. Иногда вечерами он садился у окна своей комнатки в общежитии и вспоминал своё счастливое прошлое. В такие моменты ему очень хотелось сбежать обратно к отцу, но что-то его всегда останавливало, и парень продолжал терпеть.
К тому же, хотя юный Альфред и осознавал, что всё окружающее шло вразрез с ним, однако, не смотря ни на что, в самой глубине подсознания его всё равно тянуло к магии, не как к искусству, но как к состоянию – и, пожалуй, только это и придавало ему сил для её дальнейшего изучения. Хотя определённо даже сам юноша не мог сказать этого наверняка.
В последнее время Альфред почему-то очень плохо спал по ночам, и когда мимо входной двери пролетел оживленный «левитацией» звонок, объявляя конец лекции, он опять клевал носом. С сонным видом юноша поднялся из-за стола и принялся собирать вещи. Когда специальное магическое перо было вложено в тетрадь, а тетрадь в книгу, он по привычке сунул всё разом подмышку и стал продвигаться к выходу, вливаясь в общую толпу домагусов, выходивших из кабинета. Оказавшись в узком коридоре, он влился в ещё большую толпу таких же студентов, спешивших с последних лекций по своим делам, и в этой, давно ставшей привычной для всех волне синих колпаков и жужжащего звона никому уже не было дела до невысокого Альфреда, которого сдавливали со всех сторон его же сокурсники, сверстники и профессора магии.
