— Потому-то я и не понимаю, — продолжал он, — как это наш народ всего за одно поколение молодой недоросли из городской породы смог напрочь забыть заветы предков. И перестать держаться за самые главные основы, которые блюлись ими… ну, может, и не столько в городах, но от селения к селению — это уж точно! И даже сквозь новую магию…
— Нету… — прервал его тут негромкий, но очень отчётливый для ушей Гортера (и нежеланный в своей неизбежной ожидаемости) возглас городского старика Фасседа, привычно скрючившегося в убогой позе напротив собеседника. — Нету у нас больше во всём Сентусе прежних селений. А те, что ещё остались, быстро распадаются по причине пьянства, грабежей и всего остального. А Вы что, не знали?
И слегка удивлённый взгляд бровастого деда скользнул по совершенно изменившемуся вслед за этими его словами лицу бывалого охотника, точно бритва.
— Эх, а ведь я так надеялся, что-о… — после недолгого молчания вновь негромко заговорил сильно помрачневший Гортер. — И, знаешь, вот прям совсем недавно… тоже догадываться о чём-то таком начал. Как же оно так вышло-то, а? Ведь мы, крестьяне — то ж столпы земли этой. От самого заселения здешних краёв нашими пращурами. Какая бы война, голод не были — ни разу мои предки своей земли не оставили. От плохой жизни не сбежали.
— Да что Вы всё так говорите про свои отсталые времена, как будто это снова какая беда со страной сегодня случилась? — позволил себе осторожно воспротивиться его суждениям старый Фассед, увидев, что его опасный собеседник совсем расклеился, когда узнал про те несомненно великие свершения последних лет, что позволили вывести их народ всего за пару десятилетий далеко вперёд. Сократив, как тогда повсеместно объявлялось, «тотальные безработицы и отсталую нищету старого режима». — Да-а, шум стоит за окном временами. Да-а, коптит небо всё время. Но посмотрите, сколько всего полезного у нас теперь в домах хотя бы появилось. И печь магическая, и холодильная магокамера, из которой Вы сами только что масло моё брали. И природа нам теперь вся принадлежит. Вон как безопасно жить стало, больше никакая тварь к двери никогда не сунется. А продуктов сколько в магазинах наших благодаря импорту из Великого Гилия! Даже поля в частный бизнес сумели отдать, так что теперь грязь носом рыть не надо. А потому-то Корона и выдала всем бывшим крестьянам, в своё время по новой обязательной квартире здесь, в городе. И во всех остальных городах тоже. И всем им это тогда понравилось! Всем и каждому, как щас помню.
Никто в те времена не возражал, как вы сейчас, что хозяева корпораций этих… господи, как их?.. маго-про-мыш-лен-ных на своих выкупленных землях чё хотели творили. С отошетшими им от первых выкупленных у государства земель деревьями и иной тамошней живностью лесной расправлялись, значит. Ну а я так вообще: вон сколько лет на них отработал. И ещё внуки мои на них работать будут, на хлеб зарабатывать!
Внимательно слушая эти типично городские рассуждения, Гортер нисколько не перебивал слегка раздухарившегося собеседника и даже не поднимал на него поникшей головы. Однако когда старик наконец замолчал, бывший следопыт легонько облокотился на руки и, поднеся к бровям заскорузлые жёсткие пальцы, стоически твёрдо взглянул на них. После чего натужно сжал несколько раз обе ладони, потёр тыльной стороной пятерни усталые брови и только тогда ответил:
— Природа принадлежит сама себе. Она не принадлежит государству или кому бы то ни было ещё. И никакие новые законы или наступившее времена на это никогда не повлияют. То же касается и животных. Сколько бы их сейчас ни позагубили, сколько бы земли твоим «частым бы-зин-сом» не попортили и какие бы красивые оправдания для этого не использовали — всё это потом вернётся им и их детям сторицей! Запомни мои слова, покуда ещё можешь, друг Фассед: тот, кому нет иной выгоды, кроме надуманного закона, по которому он сеет куда больше запустения, чем одному человеку положено, — тот такой же убийца, как чума или война. И виновен он в смерти от имени всей остальной Жизни, что ещё не пострадала от него. А это значит, что такой человек вполне может быть осуждён ею по сложившемуся укладу, написанному не на листе бумаги, но на коре вековых деревьев и безмолвных скал, что служат костяком всему этому миру от самого его основания.
— И ты, похоже, возомнил себя тем, кто может такой суд вершить направо и налево?! — никак однако же не унимался бровастый старик, который незаметно для себя тоже перешёл на столь родное Гортеру, просторечное «тыканье» вместо своих бездушных городских обращений. — Это же самосуд! Нет, да вы только посмотрите на него! Это дело регулярной стражи и высших органов…
— Ошибаешься, пустомел, ох как ошибаешься! — не уступал ему и бывший следопыт. — Это дело всякой живой твари, бродящей под единым небом! К тому же, как я уже успел заметить: что вам, что этой вашей новой страже в нарядных костюмах, считай, вообще всё равно, каким бы суровым ни было положение вещей. Так вот: мне не всё равно. И если никому нет дела до чужой жизни, кроме тех, кто связан с ней лишь корыстным интересом и получает прибыль от её существования — то тогда я стану по другую сторону от ваших общих страстей. В какое бы благо они там вам всем ни шли! Поскольку эти руки всё ещё могут двигаться, грудь вздыматься, а глаза всё ещё способны смотреть вдаль и видеть то, во что превращается жизнь за пределами ваших насквозь зачернённых магией городов!
Хлёсткий накал его слов в этот раз подействовал на старого Фасседа куда более отрезвляющее, чем прежде, и на секунду дед и вправду позволил себе призадуматься, что практически ничего в своей жизни, кроме складских будней, он и не видел. Старик неохотно вспоминал, насколько редко (а точнее сказать даже очень и очень редко — практически совершенно ничего сейчас уже не значащее количество раз) удавалось ему в молодые годы ненадолго вырываться из своей неизменной пятидневки, чтобы размять усталые кости и дать отдых постоянно немеющим по утрам рукам. В такие дни он позволял себе нанять карету и отвести своих маленьких детей и жену к какому-нибудь съёмному домику в далёкой провинции, дабы те могли отдохнуть от ежедневной подготовки к поступлению в школу магии, да и сам он мог вспомнить уже давно забытые свои увлечения. Вроде рыбалки или долгих прогулок по дорожкам местных аллей с книгой в руках и магическим заклинанием «водосферы» на голове, заслоняющим их с женой от внезапного дождя.
— А что, говоришь, значит, уже нет за городом больше таких мест, по которым можно было бы бродить, как раньше, не видя вокруг ни заводов, ни магусов-охотников с жезлами? — после продолжительной паузы осторожно поинтересовался у бывалого жителя лесов заметно поутихший Фассед.
На что Гортер только молча показал ему рукой за окно и панорамно очертил от одного его края до другого широкий полукруг:
— Считай, что на двадцать вёрст от ваших окраин до ближайших черновых лесов и пустующих полей всё загажено и разорено, да новыми стройками заставлено. К тому же эти ваши охотники… Хех! — саркастически усмехнулся бывший следопыт.
— А что они? — с новой волной сомнения посмотрел на него городской старожил.
