Сначала Лиза нервничала, смотрела в окно, делала в солонке ножом холмик из соли, но, когда он со страху заказал литровый графин зеленого вина, она засмеялась и положила руки на стол. На закуску были только сардинки, а пообедать Радин не успел, так что захмелел довольно быстро.
– Я приехала в город на неделю, – сказала она наконец. – Танцую в учебном спектакле. Всю зиму работала в Тавире и ужасно соскучилась по школе. Единственное место в городе, где есть настоящий балетный пол!
– А что такое балетный пол?
– Это когда под линолеумом слой древесины и еще мягкая прослойка для амортизации. Сейчас это редкость, бедные танцовщики стучат костями по бетону, портят связки, но кому какое дело?
Потом Лиза сказала, что позировать было противно, приходилось сидеть на холодном полу, но платили по сорок монет за сеанс. Ей как раз дали главную партию в «Жизели», и она надевала тюник, приносила с собой.
– Гарай написал вас с таким напряжением, как будто электрическим проводом водил, а не кисточкой. Он был в вас влюблен?
– Художники всегда так, пока портрет не закончен. А потом забывают, как тебя зовут. Я часто этим подрабатываю, дело известное.
– А с покойным Понти вам приходилось встречаться?
– В последний раз я видела его в августе. Он был у нас в гостях, расписал меня красками, для восточного танца в учебном спектакле. Чтобы всех затмить, так он сказал. Жаль, что все смылось за неделю.
– Вы бы и так всех затмили, – твердо сказал Радин.
– Не думала, что девчонки так взбесятся: мало того, что кордебалетная – даже не корифейка! – получила сольный танец, так еще и ноги разрисовала. Мне тут же намазали обе подошвы пластилином, пришлось положить пуанты в морозилку, чтобы отодрать эту дрянь!
Радин кивал, смотрел на оспинку между ее бровями и чувствовал, что он дома, на Петроградской стороне. Счастье стояло в нем, соленое и теплое, как морская вода. Через полчаса он спохватился, достал блокнот и спросил, когда она в последний раз видела Крамера.
– Я разыскиваю его по поручению галереи. Он должен был закончить книгу к открытию выставки, но так и не появился.
– Кристиан исчез?
– Его не было в городе с середины января. В феврале их с приятелем по имени Иван видели в столице на собачьих бегах.
– В феврале? – спросила она тусклым голосом. – Это точно были они?
– Источник достоверный. Вы близко знакомы с австрийцем?
– Видела несколько раз.
Вино они допили в молчании. Потом Лиза сказала, что ей пора домой, утром репетиция. Десерта она не хочет, провожать не надо.
– Давайте завтра поужинаем и еще поговорим. Я позвоню часов в семь?
– От меня вам толку не будет. Я и соврать могу безо всякого труда.
– Врите себе на здоровье. Я ведь не полицейский, а частный детектив. Вы можете вообще не отвечать и послать меня куда подальше!
– Идите куда подальше, – вяло сказала она, поднимаясь со стула. – И закажите себе кофе, здесь подают галисийскую queimada с огнем.
Иван
У букмекера были волосы цвета горького пива, я всегда считал его ирландцем, самый жадный гад в макао, но единственный, кто принимает ставки в долг. В Питере мне ни гроша в долг не верили, так что приходилось занимать наличные на игру, и зимой нам с Лизой пришлось удрать в Токсово, потому что ее поймали возле дома, сняли куртку, разрезали пополам и вернули. Это было сообщение: они про Лизу знают.
Куртка была новая, но Лиза не плакала, она принесла половинки на вытянутых руках, будто раненую собаку. Страха в ней не было, только удивление, если кто-то из нас и трус, так это я.
Тогда, на теткиной даче, я топил буржуйку крадеными соседскими дровами, досками от забора и валежником, дым из трубы шел круглые сутки, небо было морозное, чисто выбеленное, и вокруг никого. Я так любил ее в этом проклятом Токсове, просто оторваться не мог, держал ее за щекой, будто леденец, грыз и лущил, не переставая. Мы жарили мерзлую картошку и спали на железной кровати с зелеными шишечками, эта кровать ходуном ходила, потому что другого способа согреться не было и еще потому, что меня прямо распирало от какого-то плотного, тягостного, невыносимого жара, который Лиза считала вожделением, но я-то знал, что это паника.
В то утро она сидела на кровати по-турецки, хрустела рисовыми хлебцами, и пахло от нее разогретой самолетной резиной. Обойдется, вдруг сказала она, не ты один такой, поищут и успокоятся, а мы в розовом вагоне уедем куда глаза глядят! Я возился у печки, пытался расколоть какую-то корягу, но, услышав это, бросил топор и обернулся.
Само собой, я собирался уезжать, не сидеть же на даче до скончания веков, но Лиза без умолку говорила о лондонской школе, так что я знал, что нам не по пути. Я думал о другой стране, холодной, с изрезанными, как бумажная снежинка, берегами, я и сейчас о ней думаю. Но вышло так, что попали мы в страну номер три, о которой я почти ничего не знал. Кроме «Луизиад», по которым я когда-то писал курсовую.
Четыре года спустя – в стране номер три – я вернулся с макао, где букмекер ждал меня в кафе, прихлебывая капустный суп, вошел в квартиру, спокойный, как мародер, выдвинул все ящики, выгреб белье из сундука, некоторое время стоял посреди комнаты, оглядываясь, потом вспомнил, что бабкино кольцо Лиза хранит в шляпной коробке, купленной на блошином рынке, и достал ее из-под кровати. Сверху там лежали катушки с нитками, а на дне – плотный почтовый конверт с деньгами. Пятерки и десятки, перехваченные аптечной резинкой.
На конверте было написано Лондон, хотя школа была не в Лондоне, а в Сиденгаме, и ее ждали там через год, мастер уже договорился. Этот ее мастер всегда казался мне турком, маленький, с черносливовым влажным взглядом, но она утверждала, что он древних лузитанских кровей, а дед у него адмирал. Я положил конверт в карман плаща, сунул коробку обратно, посмотрел на часы и выбежал из дому. До макао добираться полтора часа с пересадками, и я знал, что ирландец не станет ждать дольше, чем обещал. На руа Салем я поднял руку, автобус остановился, водитель открыл для меня переднюю дверь, я сел у окна, желтые фонари задвигались в густом тумане, я был последним пассажиром, невесть зачем едущим в предместье в субботу вечером.
Доменика
Помнишь, как мы встретились в холодной, продымленной аудитории, где зимой ставили чугунную печку под окном? Это был первый раз, когда я позировала раздетой, утром я удалила все волосы на теле, очень волновалась и на подиуме сразу покрылась мурашками. Ты стоял дальше всех, лохматый и смуглый, вид у тебя был суровый, угольный карандаш размеренно шуршал по картону, я почему-то успокоилась и легла на холодный дерматин.
Во вторник к нам в дом приходил детектив, говорит, что его наняли, чтобы отыскать Кристиана. Когда он позвонил в дверь, я собирала кости для твоей собаки, которая еще осенью удивила меня своим равнодушием. Она не тосковала, не отказывалась от еды, просто ушла жить к индейцу, как будто ждала твоего возвращения.
