– Да вы никак пугать меня явились. – Варгас дернула за ленту, и коробка с треском распахнулась. – Сами вы сомнительного происхождения, компанейро. А в подлинности картин сомневаться не приходится.
– Это почему же?
– Я сама покупала для Понти эти холсты. И отправляла с курьерской службой, еще в ноябре. Льняной холст с двойным плетением, двести на двести шестьдесят, семь штук. Рамы я купила у антиквара. Дерево, бронза, золочение, девятнадцатый век.
– Надо же, какая точность. Только зачем вы отправляли их в ноябре человеку, который утонул в конце августа?
– Это же перформанс. – Она ловко вынимала слои гофрированного картона, один за другим. – Художник должен был вернуться к гостям через минуту после того, как они проводили глазами летящее в воду тело. Будто монах Даомин, побывавший в царстве мертвых. Появиться в момент наивысшей растерянности, чтобы доказать, что искусство – это великий обман, утешительная мистификация, возвращающая к жизни.
– Но художник не вернулся.
– Да, затея провалилась. И в чем здесь состав преступления?
– В том, что в реку прыгнул другой человек. Зато на приеме было полно людей, весь город печалился о гибели Понти, и теперь, спустя полгода, вы продадите картины дороже, чем следовало ожидать.
– Я не могла рисковать. Любовь публики хуже героина, она полностью подменяет вам кровь. Но прыгать в ледяную воду, когда тебе за пятьдесят и ты плаваешь только по-собачьи? Никакая доза такого не стоит.
– Потому прыгнул тот, кого было не жалко?
– Кристиан сказал, что он крепкий парень, который за деньги прыгнет даже с виадука Мийо. – Она с грохотом вывалила из коробки груду железных менажниц. – Я велела исполнителю немного последить за Понти, запомнить его вид и походку. Купила ему красный свитер.
– А если бы мэтр не согласился на подмену?
– Я предпочитаю обдумывать проблемы по мере их поступления. Когда Алехандро не вернулся с моста, я стала думать, что он изменил сценарий и прыгнул сам. Но через некоторое время получила записку: он просил прислать холсты, уголь и краски.
– То есть он собирался работать. Как ни в чем не бывало.
– Я говорю с вами лишь потому, что не хочу скандала. – Варгас поднялась с колен, достала платок и вытерла руки. – Но это не дает вам права изображать здесь правосудие!
– Я бы на вашем месте тоже опасался. Узнай публика подробности этой сделки, ваша репутация превратилась бы в горстку пепла, ведь вы обманули целый город, да что там, всю страну.
– Вы за мою страну переживаете? – Она внезапно улыбнулась. – Переживайте лучше за свою, камрад. У вас там каждый день всплывают грязные подробности, а вам хоть трава не расти!
Гарай
В мыслях деревья растут быстрее! В две тысячи шестом я мысленно посадил яблони во дворе, прямо напротив забора, чтобы закрыть стену кирпичного завода, разорившегося еще до моего рождения. Я сказал об этом Понти, и он засмеялся: это тема моей новой серии, удивительно, что ты ее угадал. Я всегда мог угадывать его мысли, он, бывало, посмотрит на девчонку в коридоре академии, а я уже знаю, чем все кончится.
Когда он женился на Доменике, я сразу сказал, что она не Доменика вовсе, а Ника – богиня победы, из тех, что простирают над мужчиной крылья, а потом ставят на него маленькую ступню. Тело у нее было бескостное, текучее, казалось, она доверху набита гусиным пухом, она так прямо садилась на стул посреди холодной аудитории, что на животе не было ни единой складки, руки на коленях, пупок сияет.
Когда я увидел ее голой на уроке рисования, то почувствовал себя железным мостом, по которому маршируют войска, испытывая конструкцию на прочность, – такое и впрямь бывало при Помбале!
Обычные натурщицы в перерывах стреляли у нас сигареты, назначали свидания, а эта надевала свои тряпки и уходила, стуча высоченными каблуками. Один раз я подстерег ее на выходе из столовой, попытался взять телефон, но она покачала головой и прошла мимо, так проходят мимо нищего, стараясь не встретиться взглядом.
Марсель Дюшам сказал, что смотрящий создает предмет искусства, но это вранье. Доменика создала того, кто ее рисовал, и пока он ее рисовал, он был на что-то способен, а потом отвернулся, и она рассердилась и соскребла его маленьким стальным мастихином. Понти этого не понимал, а я понимал, но молчал. Со времен их раздора я не видел ни одной его вещи, которую захотел бы скопировать, про раздор долго и сладко писали газеты, а в прошлом году я видел ее с кудрявым юнцом в забегаловке Фуке, глаза у нее плыли, а рот развалился от восторга.
Этот юнец в декабре являлся ко мне с вопросами, слонялся по студии, заглядывая во все углы, даже плаща не снял, все бородку свою куцую пальцами расчесывал. От него, казалось, пахло Доменикой, я жадно принюхивался, норовил подойти поближе, а он, похоже, принял меня за любителя адонисов, занервничал и быстро ушел.
Я смотрел ему вслед, думая о том, что она напрасно отдала ему вещи мужа, лучше бы в армию спасения отправила. Плащ был ему велик, как чужие доспехи виночерпию. Еще я думал, что мертвый Понти послужил нам обоим.
Юнец получил виллу на холме и белорукую королеву, а я в первый раз прочел критическую статью о своей выставке. Правда, критик попался нерадивый, но я и тем был доволен. Мое имя в «Público» прежде могло появиться только в некрологе!
Лиза
Когда он пропал, я пережила две опасные полосы: осеннюю и зимнюю, а потом успокоилась и стала ждать его возвращения. Осенью я металась по клубам и бильярдным, выспрашивала телефоны букмекеров, ходила на канидром и даже выучила имена фаворитов. Зимой мне дали роль, потом отобрали, потому что мастер считал меня выгоревшей, так он сказал после первых репетиций. На моем костюме застежки для корсета стояли в два ряда, так что коренастая Марта влезла в него без труда, только спину пришлось намылить.
Я натирала полы канифолью, чистила лестницы, давала уроки русского двум кубинцам, с которыми меня свела соседка, пару раз в неделю ездила позировать на руа Пепетела, по субботам работала в кафе на углу, но всего этого едва хватало на квартирную плату. Я стала носить шапку, чтобы не застудить голову, потому что не могла позволить себе заболеть. Все говорили мне, что пора менять квартиру на более дешевую, но разве я могла оттуда съехать? Кто-то же должен ждать его дома.
Я бродила по улицам в районе игорных домов, надеясь, что Иван забыл свою клятву и снова играет в покер, улица эта короткая, но там полно притонов, хотя, глядя на фасады, никогда не подумаешь. Однажды он показал мне несколько окон, где по ночам горит свет, там идет игра, но нужно иметь ключ от парадного входа, иначе не зайдешь. Я стояла под этими окнами и смотрела на шторы, если окна были открыты, или на ставни, если погода была ветреной.
Иногда из дверей выходили мужчины, все с похожими лицами, как будто обугленные, женщины тоже выходили, почти все того сорта, который моя двоюродная бабка называла мамзелька, по ее мнению, я тоже была такого сорта, уж не знаю почему. Иногда я думаю, что мои скитания, бездомность, страшные ссоры с родителями, вообще все, что было после пятнадцати лет, начались с бабкиного запечного хамства, с ее сытой уверенности, что кудри вьются у блядей, что я не гожусь ни к столбу, ни к перилу, что с меня – ни шерсти, ни молока.
