Если где-то и есть место, где стоит поговорить с тобой, то это там, на бетонной шее моста, построенного Кардозу в том году, когда мои мать и отец приехали в этот город.
Поднявшись к первому уровню, где толпились обмотанные желтыми лямками японцы, я вынула из сумки цветы и швырнула их в воду. Пытаясь проследить их падение, я схватилась за перила, потому что голова у меня пошла кругом: сизая тень моста лежала на воде и на крышах правого берега, будто тень животного, изогнувшего тело в прыжке. Ветер дул мне прямо в лицо, я и забыла, какой здесь сильный ветер!
Вот тебе твои похоронные лютики, сказала я, глядя на быструю воду, я не знаю, что с тобой произошло, и никогда не узнаю. Газеты приводят цифры, столько-то метров, такая-то скорость падения. Если бы ты придумал этот прыжок как часть представления, ты бы все знал и про метры, и про скорость. Ты хотел убить себя, и теперь мне придется думать – почему, долго думать, весь остаток моей жизни.
Последние три года были не слишком хороши, это верно. Мы перестали спать вместе, ты всю зиму пропадал на юге, а летом запирался в студии, пил белое и слушал Камане.
А потом ты начал делать наброски, и все изменилось. Так приходишь домой со страшной жары, в комнату с фонтаном и мавританской плиткой цвета холодных сливок. Или в роще потеряешь лошадь, бегаешь, кричишь, сам уже не помнишь дороги, ляжешь без сил в траву, а она, вот она – выплывает из кустов, большая, тихая.
Ты накупил прежде невиданных красок, говорил мне про пигменты, про то, как тебе пригодился бы египетский синий – простое стекло, растертое в порошок, а еще тирийский пурпур, хоть бы один завалящий моллюск!
Я прокрадывалась в мастерскую, поднимала тряпку и смотрела на твой первый холст. Я видела, как летящее красное пятнышко увеличивается, наливается соком, в один день оно было похоже на вишню, в другой – на выпавший из кольца старомодный рубин. Кто бы мне сказал тогда, что я смотрю на твое собственное тело, летящее в реку. Твое тело всегда было крепче моего, добротное, крестьянское тело, но и оно разбилось, не помогла ему ни прочность жил, ни крепость костей.
Сегодня утром Мария-Лупула, которую ты приволок в наш дом бог знает откуда, сказала мне, что пора перестать тосковать. Думайте о хорошем, сказала она сурово, а то с вами рядом стоять тяжело! Я послушно подумала о саде, полном дельфиниумов, она нахмурилась, я наспех перебрала заснеженные красные трамваи в городе, колокольню, мамины сапфиры, она недовольно поцокала языком, тогда я зажмурилась и вспомнила день, когда поняла, что больше никогда не увижу к., не узнаю мыслей к., не услышу стук ложечки к. в кофейной чашке к. – я подумала обо всех ослепительных, просторных, бесконечно протяженных днях жизни без к., я открыла рот и сказала: его больше не будет! никогда не будет! и она кивнула и пошла на кухню на своих грубошерстных вязаных лапах.
Радин. Вторник
В трамвае он немного поплакал, отвернувшись от пассажиров и подняв воротник, а потом вышел возле парка Монсер. Асфальт был сухим, однако какое-то журчание, похожее на стук дождя по водостоку, донеслось до его слуха, он принялся искать в кармане наушники, но, свернув к воротам, увидел женщину в кожаном пальто, присевшую над листом жести. Подняв голову, она раскрыла рот и быстро пошевелила языком. От этого у него почему-то заныл натертый мизинец на ноге.
Радин вспомнил, что хотел зайти в лавку и купить мокасины. Детектива ноги кормят, подумал он, продвигаясь вдоль ограды, похожей на решетку Троицкого моста, и нащупывая в кармане конверт с десятью сотенными. Когда он приехал в эту страну в первый раз, на деньгах рисовали парусники, компасы и бразильских зверей. Эскудо были приключением, одно название чего стоило.
Приключение, вот что гнало его вперед, на холм, хотя поручение галереи представлялось невыполнимым, мятное, газированное любопытство, забытое с итальянских времен, холодило ему язык. Перед тем как покинуть отель, он позвонил попутчику и сказал, что легенда детектива сработала неожиданным образом: его наняли искать пропавшего искусствоведа по имени Крамер. После долгой паузы попутчик спросил:
– Варгас ищет своего ассистента? С какой стати?
– Он должен был закончить книгу к началу аукциона, но так и не появился. Книга ей нужна. Она дала мне список людей, которых следует навестить.
– Каких еще людей?
– Начать следует со вдовы художника Понти, потом еще трое. Четвертый номер – это вы, сеньор Салданья. Разумеется, я не сказал, что мы знакомы, даже виду не подал.
– Это вы правильно сделали, – хмыкнул попутчик.
– Вы говорили, что проводите расследование для вашей газеты. Теперь, когда я оказался внутри этой истории, мы можем узнать гораздо больше. Речь идет о чем-то незаконном?
– Спасибо за помощь, – буркнул Салданья и положил трубку.
Радин звонил из бара на верхней палубе и во время разговора незаметно выпил стакан мохито. В полдень, вернувшись в гостиницу, он первым делом спросил, нет ли почты, но портье покачал головой: ваш счет оплатили, но писем нет. Радин отдал портье ключи, оставил у него сумку и устроился в баре, где гудели на ветру полосатые маркизы.
Почему человек из «Público» повесил трубку? И тетрадь не прислал, придержал. Видно, думает, что я ему еще понадоблюсь. Ну и черт с ним. Зато можно заказывать выпивку, не глядя в меню, щуриться на солнце и нащупывать в кармане ключи от дома. Вот тебе, Радин, простые радости, о которых бубнил каталонец. Ключи от райских врат вчера – пропали чудом у Петра.
* * *
Садовника на вилле, похоже, не было, жухлые прошлогодние листья закрыли балюстраду и доходили до щиколоток терракотовой богине в саду. Поднявшись на холм по пологой лестнице, Радин удивился тому, как быстро это вышло, потом дорога свернула в частный поселок, занимавший несколько складок холма с северной стороны.
Поселок был похож на крепость, с одной стороны холм обрывался в реку, с другой тянулась ограда из белого камня, в которой темнели запертые калитки. Радину пришлось объясняться со сторожем, сидевшим в будке, а потом долго идти по пустынной улице, где городская жизнь была представлена сапожной мастерской и библиотекой.
Первой в списке стояла вдова Понти, проживающая на руа Ладейра, что означает «склон холма». Теперь он знал, что это и вправду склон холма, утыканный кипарисами, будто военная карта флажками. Под номером два значился некто Гарай, живущий в районе грузового порта, его Радин оставил на вечер, а про третий номер решил подумать завтра.
Дверь открыла служанка, и он долго шел за ней по коридору вдоль стеклянных панелей, за которыми темнели листья зимнего сада. Девушка взяла его визитку и бесшумно удалилась. Гостиная была просторной и небрежно обставленной, в ней все казалось случайным – и белый керамический стол, расписанный лимонами, и полосатая софа, похожая на уругвайский флаг, и выложенный битыми азулежу камин. Из гостиной можно было подняться на галерею, наверх вела винтовая чугунная лестница без перил.
Радин сел в кресло и принялся рассматривать роспись на потолке, напоминавшую купол Сан-Антонио-де-ла-Флорида. Он был там с женой, когда они гостили у мадридской родни, в те времена Урсуле казалось, что разглядывание фресок сближает, и он покорно ходил за ней по жаре.
