Три дня назад в Матозиньоше я наткнулась на запертую дверь и испытала что-то вроде облегчения. Выйдя из сада, где по углам торчали яблони, будто колышки землемера, я прошлась по улице и завернула в бар, чтобы вызвать такси. Бармен сразу выключил телевизор и сказал, что хотел посмотреть игру, но предпочтет разговор с незнакомой красоткой. Я даже засмеялась от неожиданности. Меня давно никто так не называл – linda garota, так окликают в южных деревнях, к тому же я выглядела дурно, оделась попроще, чтобы не привлекать внимания.
Я пыталась расспросить бармена о Гарае, но он только плечами пожимал – мол, уехал, и все тут. Правда, согласился позвонить, если хозяин дома вернется, записал мой телефон на салфетке и сунул ее под барную стойку. Я была уверена, что бармен забыл обо мне, хотя деньги за услугу он милостиво принял вперед. Даже растерялась немного, когда нынче вечером услышала его голос: это Рене из бара «Рене», помните меня?
Бармен сказал, что в доме горит свет, но железные ставни закрыты. Свет видно через щели в ставнях, и он какой-то странный, перемежающийся, как будто там ходят с фонариком. Самого Гарая он не видел, но я знала, что тот живет бобылем, и больше там быть вроде как некому. Я повязала на голову платок, надела огромный, как палатка, плащ садовника и вызвала такси.
Теперь я не так сильно хотела видеть Гарая, как несколько недель назад. Но выхода у меня не было: все полетит кувырком, если он придет в галерею и устроит скандал. Он вернулся именно сегодня, за день до закрытия аукциона, вряд ли это случайное совпадение. Ты ведь сам всегда говорил: при помощи совпадений Бог сохраняет анонимность. А я до сих пор тебе верю!
Радин. Пятница
Овсянка ему надоела, так что на завтрак были сухие абрикосы, найденные в трюме. Он читал книгу Кристиана, облизывая пальцы, чтобы перевернуть страницу, но клавиатура все равно стала липкой. «Уходя из родительского дома, я первым делом побрился. Отец даже не понял, что я уезжаю навсегда. Оторвался от своих словарей и посмотрел на меня оловянными глазами: уходишь? Купи турецкий йогурт и молока. Турецким йогуртом был заставлен весь холодильник, но он все боялся проснуться и не найти себе завтрака. С отцом у меня не было отношений. Что такое вообще – отношения? Бывают горячие, как графин на солнечном подоконнике. Острые стеклянные грани искрятся, солнце поймано и лежит на дне апельсиновой стружкой. А бывают такие, что, сколько ни лей вина, сколько веселья ни трать, сколько слов ни проматывай, все упирается в кирпичную стену, в брандмауэр и в пожарный гидрант».
Хорошо пишешь, Крамер, вернее, хорошо у тебя получалось. Без малого три недели я гонялся за твоим убийцей, за мартовским зайцем, за шмеликом. А теперь не хочу его ловить, завтра сяду в лиссабонский поезд и поеду на юг. Сам подумай: Малу на допросе у лейтенанта. Малу в вязаных носках, сидящая в камере на бетонной скамье. Ты поступал с ней, как белокурый бурш с дочкой трактирщика, ты не видел, с кем имеешь дело, и поплатился за свою небрежность.
Радин вышел покурить, посмотрел вниз, во двор, поклонился соседке, торопливо собиравшей белье, и ему весело помахали рукой. Если бы можно было остаться здесь, как бы я работал, не пил бы совсем, забыл бы даже имя чертова каталонца. Но куда там. Прощайте, грозы на севере страны и анютины глазки на подоконнике.
– Сеньор русский! – крикнула снизу соседка, он перегнулся через перила и увидел, что она указывает на парадную дверь. – Вас хозяйка зовет! У нее сегодня ревматизм, сидит как привязанная!
Радин поднял ладони, показывая, что понял, спустился на первый этаж, увидел, что окошко Сантос закрыто кружевной занавеской, и постучал в стекло. Хозяйка отодвинула занавеску и обиженно сказала:
– Поверить не могу, вы снова выиграли. Везет же этим приезжим!
– Еще один телевизор? – Радин увидел, что его билеты лежат на столике веером поверх сегодняшней газеты. С каждого смотрело веселое лицо Криштиану Роналду.
– Две тысячи и точилку для карандашей! – Сантос опустила стекло и протянула ему две картонки со стертыми полосками. – Остальные все пустышки. Но вам и этого довольно, разве нет?
– Точилку? – Он взял билеты и сунул в карман. – Надо же, я знаю человека, которому это понравится. Деньги очень вовремя, спасибо, сеньора.
– Можно подумать, они бывают не вовремя, – фыркнула Сантос. – И спасибо не мне, а вашему богу. Какому богу вы, русские, молитесь?
– А выигрыш сразу выдают? – Радин зажмурился и увидел белый фасад в синюю полоску, кипарисы и берег Гайи в утреннем тумане.
– Не раньше Dia de Camões. – Она ткнула пальцем в висящий на стене календарь. – Это десятое июня, так что придется вам у нас задержаться.
– Ничего другого так не хочу, как этого! – Он хотел попросить газету, но передумал и вышел на залитую полуденным солнцем улицу.
Завтра не сяду в поезд, думал он, нащупывая в кармане картонные полоски. Завтра сложу свою сумку и переберусь в можжевеловый рай, осталось уговорить бармена принять вместо платы выигрышный билет. И сумма выпала непростая, ровно столько, сколько сбежавший Гарай запросил за хибарку в порту. Вот к чему были муравьи в лаптопе. Пойди к муравью, ленивец, посмотри на действия его, и будь мудрым!
Сейчас же пойду туда, осмотрю все как следует, по дороге куплю газету с номерами, чтобы бармену показать. Лотерея в этой стране – дело серьезное, вся страна трет ногтем полосочки, вряд ли он решится мне отказать.
Если все получится, вечером позвоню Лизе. В понедельник у нее поезд в Тавиру, значит, у меня два дня на разговоры. Скажу, что у нас есть и дом, и сад, и плетеные качели, а на жизнь я заработаю. Скажу, что понимаю ее, как собака понимает беззвучный собачий свисток. Скажу, что мне с ней страшно и весело, все равно что взять верхнее фа в «Credeasi misera»: это мало кому удается, большинство сбивается на фальцет.
Скажу, что она мойлизоктакужмал. Радин свернул было в сторону остановки, но, подумав, махнул рукой и зашагал по авениде: до портового района километров семь, пойду пешком, надо отдышаться и все обдумать. Привет тебе, бомбардир Роналду. Здравствуйте, грозы на севере страны!
Гарай
Прочел в газете, что под следствием находятся три человека по делу о подделках Модильяни. В том числе куратор Кьяппини, которого я знаю, и венгерский дилер Гутман.
Кьяппини выкрутится, а еврей потеряет деньги. Я мог бы устроить то же самое заносчивой суке из галереи: явиться на открытие, постучать ножом по бокалу и быстро рассказать всю подноготную.
Там будет пресса, будут дилеры и те особые люди, которые не стучат каталогом по спинке стула, когда хотят поднять ставку, а делают что-то неуловимое правой бровью. Варгас говорила, что эстимейт не меньше трехсот тысяч. А я получил жалкую десятку, хотя протанцевал у мольберта восемь недель, хорошо хоть на холсты самому не пришлось раскошеливаться.
Когда мы с Понти учились в академии, я зачитывался неомарксистами и доставал его колонизацией реальности, симулякрами и прочей шелухой. Теперь, спустя двадцать лет, я думаю, что хитрый француз не напрасно предлагал отменить девяностые вместе с пафосом умирания культуры. И не напрасно умер в две тысячи седьмом: того, во что превратилась эта падаль, он уже не увидит.
